Комната Джованни

– Вам было достаточно перейти через улицу. Я бы с радостью дала вам что-нибудь поесть. Суп какой-нибудь, что-то питательное. Я всё равно готовлю для мужа. Какая разница – готовить на одного или на двоих?

Меня трогают её слова, но я не знаю, как объяснить ей, как сказать, что мои нервы не выдержали бы напряжения от обеда с ней и с её мужем.

Она разглядывает вышитую подушку.

– Едете к вашей невесте?

Я знаю, что должен солгать, но почему-то не могу этого сделать. Меня пугают её глаза. Я начинаю жалеть, что оставил стакан в спальне.

– Нет, – отвечаю я сухо. – она вернулась в Америку.

– Tiens![85] А вы – остаётесь во Франции?

Она смотрит мне прямо в глаза.

– Пока что.

Я начинаю покрываться потом. Мне приходит в голову, что эта женщина, крестьянка из Италии, должна быть во многом похожа на мать Джованни. Изо всех сил я стараюсь не думать об её отчаянном вопле, стараюсь не видеть того, что отразилось бы в её глазах, если бы она знала, что её сын умрёт сегодня утром, если бы знала, что я сделал с её сыном. Но, разумеется, это не мать Джованни.

– Это нехорошо, неправильно для такого молодого человека, как вы, сидеть одному в пустом доме без женщины.

На мгновение она стала очень грустной. Задумывается о том, что сказать. Я знаю, что ей хочется что-то сказать о Хелле, которую не любила ни она ни какая-либо другая женщина в деревне. Но она выключает свет в гостиной, и мы переходим в большую хозяйскую спальню, где мы с Хеллой спали, но не ту, где я оставил стакан. Здесь тоже всё чисто и прибрано. Она осматривает комнату, потом смотрит на меня и улыбается:

– Вы не пользовались этой комнатой в последнее время.

Я чувствую, что густо краснею. Она начинает хохотать.

– Вы ещё будете счастливы. Вам надо уехать и найти себе другую женщину, хорошую женщину, жениться и завести детей. Вот что вам надо, – говорит она так, будто я возражаю ей, и продолжает, не дожидаясь ответа: – А где ваша maman?[86]

– Она умерла.

– А, – произносит она, поджав губы из сочувствия. – Это грустно. А папа – он тоже умер?

– Нет. Он в Америке.

– Pauvre bambino![87]

Она смотрит мне в лицо. Я стою перед ней совершенно беспомощно и думаю, что, если она не уйдёт скоро, я разражусь рыданием и проклятиями.

– Но вы же не собираетесь просто скитаться по свету, как моряк? Уверена, что это огорчило бы вашу маму. Вы ведь обзаведётесь когда-нибудь своим домом?

– Да, конечно. Когда-нибудь.

Она кладёт свою сильную руку на мою.

– Даже если вы потеряли maman, – что очень грустно! – ваш папа будет так счастлив приласкать ваших bambinos.

Она замолчала. Её чёрные глаза увлажнились. Она смотрела на меня и в то же время куда-то сквозь меня.

– У нас было три сына. Двоих убило на войне. Война унесла и все наши деньги. Обидно, не правда ли, так тяжело работать всю жизнь, чтобы заслужить себе покой на старости лет, и вдруг лишиться всего? Это почти убило моего мужа, и он стал совсем другим с той поры.

И тут я увидел в её глазах не одну лишь проницательность, но и горечь, и боль. Она пожала плечами:

– Эх, что поделаешь? Лучше не думать об этом.

Она улыбнулась.

– Зато наш младший сын, который живёт на севере, приезжал навестить нас два года назад и привозил своего мальчугана. Ему было тогда всего четыре годика. Такой миленький! Его зовут Марио.

Она жестикулировала.

– Это имя моего мужа. Они пробыли у нас дней десять, и мы оба будто помолодели.

Она снова улыбалась.

– Особенно мой муж.

Какое-то время эта улыбка сохраняется у неё на лице. Потом она внезапно спрашивает:

– Вы молитесь?

Я думаю о том, хватит ли мне сил выдержать ещё немного.

– Нет. Не часто.

– Но вы верующий?

Я улыбаюсь. Но снисходительной, как мне того хотелось, эта улыбка не получилась.

– Да.

Не знаю, что выразила моя улыбка, но она её не убедила.

– Вы должны молиться, – сказала она очень строго. – Уверяю вас. Хотя бы коротенькую молитву, время от времени. Зажгите свечку. Если бы не молитвы блаженнейших святых, в этом мире было бы совсем невыносимо жить. Я говорю с вами, – сказала она, слегка приосанившись, – как если бы была вашей maman. Не обижайтесь.

– Я не обижаюсь. Вы очень добры. Очень добры, что так со мной говорите.

Она расплылась в довольной улыбке:

– Мужчины – не только младенцы вроде вас, но и пожилые мужчины – всегда нуждаются в женщине, чтобы услышать всю правду. Les hommes, ils sont impossibles.[88]

Она заулыбалась, заставив и меня улыбнуться лукавству этой универсальной шутки, и выключила свет в хозяйской спальне. Мы снова в коридоре и идём, к счастью, по направлению к моему стакану. В этой спальне, конечно, менее опрятно: свет горит, мой банный халат, книги, грязные носки, несколько немытых стаканов и чашка с остатком вчерашнего кофе – всё разбросано и свалено вперемешку, и простыни на кровати сбиты в комок.

– До утра я всё приведу в порядок, – обещаю я.

– Bien sûr, – вздыхает она. – Вы действительно должны послушаться моего совета, мосьё, и жениться.

От этих слов мы оба неожиданно рассмеялись. Я допил виски.