Комната Джованни

Ничего во мне не изменилось – надеюсь, тебя это обрадует. Меня обрадовало. Испанцы очень милые, но большинство из них ужасно бедные, а богачи невыносимы. Туристы – в основном англичане и американцы – просто отвратительны. Чаще всего они запойные пьяницы, которым (представь, дорогой!) родные платят деньги, только чтоб держать их на расстоянии. (Мне б такую семью!) Сейчас я на Мальорке, которая могла бы быть чудесным местечком, если покидать в море престарелых вдовушек и запретить им пить сухой мартини. Никогда не видела ничего подобного! Эти старые грымзы лакают его с остервенением и строят глазки всем, кто носит штаны, – особенно восемнадцатилетним юнцам. Ну же, Гелла, девочка, осмотрись, сказала я себе. Надо подумать о будущем. Все дело в том, что я люблю себя, дорогую, больше всех. И я разрешила двум молодым людям поухаживать за мной, а сама смотрела, что из этого выйдет. (Сейчас, приняв окончательное решение, чувствую себя отлично. Надеюсь, ты тоже, мой милый рыцарь в доспехах из универсального магазина.)

Английская семья, с которой я познакомилась в Барселоне, втянула меня в скучнейшую поездку в Севилью. Они фанаты Испании и собираются затащить меня на корриду – за все время, что нахожусь здесь, я так и не удосужилась на ней побывать. Англичане очень милые. Муж пописывает стишки и работает на Би-би-си, она заботливая и любящая супруга. Действительно милые люди. У них, правда, совершенно ненормальный сын, который вообразил, что влюблен в меня, но он слишком уж англичанин и еще очень, очень молод. Завтра я с ними уезжаю – дней на десять. А потом они – в Англию, а я – к тебе!

Я сложил письмо, вдруг осознав, что ждал его много дней и ночей. Подошел официант и спросил, что я буду пить. Я собирался заказать аперитив, но вдруг, поддавшись абсурдному желанию устроить праздник, заказал виски с содовой. Потягивая спиртное, которое никогда еще не казалось мне более американским, чем в настоящий момент, я смотрел на нелепый Париж, бурлящий под палящим солнцем, и его суета была сродни смятению, охватившему мое сердце. Я не мог понять, что мне делать.

Не могу сказать, что я был напуган. Или лучше сказать, что я не чувствовал страха в той мере, в какой раненые, по рассказам, в первый момент не чувствуют боли. Я почувствовал облегчение – решение приняли без меня. И Джованни и я, мы оба знали, что наша идиллия не может длиться вечно, говорил я себе. И я не лгал ему – он знал о Гелле. Знал, что рано или поздно она вернется в Париж. Теперь она возвращается, и нашей совместной жизни приходит конец. Она перейдет в область воспоминаний – такое бывает в жизни многих мужчин. Заплатив за выпивку, я поднялся и пошел по мосту в сторону Монпарнаса.

Я пребывал в приподнятом настроении – и все же, когда шел по бульвару Распай к Монпарнасу, не мог не вспомнить, как гулял здесь сначала с Геллой, а потом с Джованни. С каждым шагом лицо Геллы, стоявшее перед моими глазами, все больше расплывалось и обретало черты Джованни. Как он воспримет последние новости? Он не накинется на меня с кулаками – конечно, нет, но меня страшило то, что я могу увидеть в его глазах. Я боялся увидеть в них боль. И все же не это было главным. Настоящий страх затаился глубоко во мне, и именно он гнал меня к Монпарнасу. Мне была нужна девушка – любая девушка.