Комната Джованни

– Американцы все такие. Ненадежный народ, – говорит Гийом.

– C’est vrai[140], – соглашается Джованни. Он допивает вино, смущенно глядит в сторону и машинально что-то насвистывает. А Гийом уже не может отвести от него глаз и совладать со своими руками.

– Приходи позже, к закрытию, потолкуем, – говорит он напоследок.

Джованни кивает и уходит. Думаю, встретив дружков с улицы, он смеется и выпивает с ними для храбрости. Он хочет, чтобы кто-нибудь отсоветовал ему возвращаться к Гийому и позволять себя лапать. Но приятели наперебой говорят, как богат этот глупый старый педик, как легко его облапошить – надо только повести умную игру.

На бульваре нет никого, кто мог бы с ним поговорить, спасти его. Джованни чувствует, что гибнет.

Но вот пора к Гийому. Джованни идет один, то и дело останавливается – может, сбежать? Но куда? Он всматривается в длинную, темную, извилистую улицу, будто ищет кого-то. Но улица пуста, и он идет в бар. Гийом сразу замечает его и украдкой манит к себе наверх. Джованни поднимается по лестнице. Он не чувствует под собой ног. В комнате Гийома он сразу оказывается среди цветастых шелковых тряпок, сильного запаха парфюма. Центральное место посреди этой пестроты занимает ложе хозяина.

В комнату входит Гийом, и Джованни пытается выдавить из себя улыбку. Они выпивают. Гийом дрожит от нетерпения, дряблое тело прошибает пот, а Джованни с каждым его прикосновением все больше съеживается и отодвигается. Гийом выходит, переодевается в свой шикарный, расписной халат и требует, чтобы Джованни разделся…

И вот тут Джованни окончательно понимает: это испытание ему не выдержать – даже стиснув зубы. Он заговаривает о работе. Пытается завязать разумный разговор о делах, но уже слишком поздно. Гийом как бы обволакивает его и тянет за собой – как море жертву. И тут Джованни, измученный, на грани безумия, чувствует, как море смыкается над ним, и Гийом добивается своего. Уверен, не случись этого, Джованни не убил бы хозяина бара.

Добившись своего, удовлетворенный Гийом, оставив лежать на кровати задыхающегося от отвращения Джованни, принимает деловой вид и, расхаживая по комнате, приводит разные доводы, почему Джованни не может у него работать. Но за надуманными предлогами лежит истинная причина, и оба смутно о ней догадываются: Джованни, как погасшая кинозвезда, утратил свою притягательную силу. Теперь все о нем известно, тайна раскрыта. Джованни это понимает, и гнев, копившийся все эти месяцы, нарастает при воспоминании о руках и губах Гийома. Какое-то время Джованни молча смотрит на него, а потом срывается на крик. Тот орет в ответ. С каждым новым словом у Джованни все сильнее кружится голова, а глаза застилает черная пелена. Гийом на седьмом небе от счастья и с победоносным видом ходит по комнате – никогда ему не доставалось так много без всякой платы. Он старается по максимуму использовать случившееся и наслаждается, видя, как лицо Джованни краснеет, голос дрожит, а на шее вздуваются жилы. Решив, что ситуация кардинальным образом изменилась в его пользу, Гийом говорит что-то оскорбительное – одна фраза, другая, сыплет насмешками, и вдруг в какую-то долю секунды замирает от ужаса, понимая, что зашел слишком далеко и ничего уже нельзя поправить.

Конечно, Джованни не собирался его убивать. Просто схватил и ударил, но от этого удара, от одного только прикосновения с сердца Джованни словно свалился камень, и теперь пришел его черед торжествовать победу. Вещи в комнате летели куда попало, трещали и рвались ткани, в воздухе стоял удушливый запах духов. Гийом рвался из комнаты, но Джованни не пускал его – теперь хозяин бара оказался в западне. И, наверное, в тот самый момент, когда Гийом в надежде на спасение схватился за ручку двери, Джованни прыжком настиг его, ухватил за пояс халата, мгновенно набросил пояс на шею Гийома и затянул. А потом просто держал пояс в руках, рыдал и ругался. Тем временем тело Гийома тяжелело, а затягивать пояс было все легче. Наконец Гийом рухнул. Рухнул и Джованни – он остался в той же комнате, среди тех же улиц, в том же мире, но теперь над ним нависла черная тень смерти.

К тому времени, когда мы нашли этот огромный дом, было ясно, что у меня нет никакого права приезжать сюда. Я даже видеть дом не хотел. Но пути назад не было. Да и ничего другого мне тоже не хотелось. Казалось, было бы правильнее остаться в Париже, чтобы следить за процессом и, возможно, навестить Джованни в тюрьме. Но я знал, что во всем этом нет смысла. Жак, находящийся в постоянном контакте со мной и с адвокатом, один раз получил свидание с Джованни. Он сказал мне то, о чем я и так догадывался: помочь Джованни не может никто.