Комната Джованни

В следующий раз мы встретились утром. Он покупал газету и, бросив на меня пренебрежительный взгляд, отвернулся. Я смотрел ему вслед. Вернувшись в гостиницу, я с вымученным смешком рассказал об этой встрече Гелле.

Потом Джованни стал все чаще попадаться мне на глаза без Жака, он болтался в нашем квартале с уличными парнями, которых раньше называл lamentable[134]. Одет он был теперь гораздо хуже и выглядел как один из них. Похоже, его ближайшим другом был Ив – высокий, рябой парень, который в то памятное утро на Центральном рынке играл в баре в пинбол, а потом разговаривал с Жаком. Как-то раз я, шатаясь по кварталу, пьяный до чертиков, встретил Ива и пригласил его выпить. Я не расспрашивал его о Джованни, но тот по собственной инициативе рассказал мне, что Жак и Джованни расстались. Зато, похоже, Джованни снова светит работа в баре Гийома.

Но не прошло и недели после нашей встречи с Ивом, как Гийом был убит в своей спальне над баром, задушенный кушаком от халата.

Глава пятая

Разразился грандиозный скандал. Если вы были в то время в Париже, то, конечно, все знаете и видели в газетах фотографию Джованни сразу после его поимки. Все газеты отметились редакционными статьями, лились рекой речи, а схожие бары были в срочном порядке закрыты. (Но ненадолго.) В квартале разгуливали полицейские в штатском, они проверяли документы у прохожих, а бары очистили от tapettes[135]. Джованни нигде не было. Помимо прочих улик, его исчезновение тоже указывало на него как на убийцу. Подобные скандалы, пока не утихнет эхо, всегда угрожают нравственным устоям государства. Поэтому нужно как можно скорее выявить причину преступления и, конечно же, найти потенциального преступника. В связи с этим преступлением задержали много мужчин, не подозреваемых в убийстве, но известных тем, что французы с ироничной деликатностью называют les goût particuliers[136]. Эти «вкусы» не считаются во Франции преступлением, но большая часть населения относится к ним с явным неодобрением, как и к их носителям. Когда обнаружили тело Гийома, испугались не только уличные «мальчики» – гораздо больше испугались те мужчины, что рыскают по улицам и покупают этих мальчиков, ведь в случае огласки рухнули бы их карьеры, общественное положение, планы. Отцы семейств, сыновья из хороших домов и просто искатели приключений делали все, чтобы дело поскорее закрыли, все вернулось на круги своя, а они избежали бы публичного позора. Пока скандал не утих, они не знали, как себя вести – то ли лить слезы, утверждая, что они жертвы, то ли оставаться теми, кем, по существу, они и были: обычными гражданами, осуждавшими насилие, выступавшими на стороне правосудия и сохранения здоровья нации.

То, что Джованни иностранец, было удачей. Словно по молчаливому согласию, с каждым днем его пребывания в бегах пресса все охотнее порочила Джованни, а Гийома, напротив, превозносила. Вспомнили, что с уходом Гийома прекращает существовать одна из самых древних французских фамилий. Воскресные приложения погрузились в изучение истории рода, а престарелая мать Гийома – аристократка, не дожившая до суда над его убийцей, превозносила достоинства и чистоту сына, сокрушаясь царящим во Франции беззаконием, допускающим, что это зверское преступление до сих пор остается безнаказанным. Такие заявления население, конечно, встречало с одобрением. То, что мне казалось невероятным, вдруг стали выдавать за правду – теперь имя Гийома постоянно сопрягали с французской историей, французской честью и славой – он стал чуть ли не символом французской мужественности.

– Послушай, – сказал я Гелле. – Он был всего лишь старым, отвратительным педиком. И никем другим.

– Но откуда читателям это знать? Чего ты ждешь? Думаю, свои пристрастия он широко не рекламировал. О них знали лишь в очень узком кругу.

– Ну кое-кто все же знал. В том числе и среди журналистов.

– Но какой смысл в том, чтобы полоскать грязное белье покойного?

– А в том, чтоб писать правду, тоже нет смысла?

– Они пишут правду. Гийом – действительно представитель знатного рода, и его убили. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Есть и другая правда, которую не торопятся сообщать. На то они и журналисты.

Я вздохнул.

– Бедный, бедный Джованни.

– Ты думаешь, это он убил?

– Не знаю. Все указывает на то, что он. Той ночью он был в баре. Посетители видели, как Джованни поднимался наверх, и никто не помнит, чтобы он оттуда спускался.

– Он в тот вечер работал в баре?

– Похоже, нет. Просто выпивал. Кажется, они с Гийомом снова подружились.

– Странные приятели завелись у тебя за время моего отсутствия.

– Не случись убийства, они не казались бы тебе такими уж странными. Впрочем, ни одного из них я не считал своим другом, кроме Джованни.

– Ты жил у него. Неужели не знаешь, мог ли он убить человека?

– Как можно это знать? Вот ты живешь со мной. Способен я на убийство?

– Ты? Конечно, нет.

– Как можно знать наверняка? Ничего ты не знаешь. Вдруг я не тот, каким кажусь.

– Я знаю, потому что, – она наклонилась и поцеловала меня, – люблю тебя.

– Я тоже любил Джованни…