Комната из листьев

Элизабет исполнилось полтора года, Эдварду – четыре, когда мы наконец перебрались в Парраматту. Она по-прежнему была слабенькой, рядом с цветущей принцессой Даринги выглядела бы крохотулей, но я надеялась, что в Парраматте моя дочь окрепнет, и начала верить, что она не покинет меня.

Без капли сожаления

В Сиднее я прожила целых три года, но покинула его без капли сожаления. После отъезда первых военных, а потом и губернатора здесь все изменилось до неузнаваемости. Благодаря махинациям офицеров в поселении теперь главной валютой был ром, питавший коррупцию по всех ее проявлениях. Офицеры – хозяева всего, на что бы ни натыкались их взгляды – расхаживали с важным видом, свысока взирая на тех, кто был ниже их по положению, а те в свою очередь тоже пытались что-нибудь урвать для себя.

Еще до отъезда мистера Доуза на его мысе расположилась пушечная батарея, нацелившая свои орудия в сторону моря, а его хижину и обсерваторию поглотили постройки военного назначения. Узенькая тропка, по которой я радостно спускалась вприпрыжку, теперь превратилась в широкую дорогу, по ней громыхали повозки и лафетные станки. Соседнюю бухточку, где некогда обитали друзья мистера Доуза, заняли пристани и хижины собирателей моллюсков.

Земли вокруг Сиднея ДЗ раздал в частные руки: кому-то пожаловал пятьдесят акров, кому-то – сто. И каждый колонист с дарственной в кармане считал, что этот документ дает ему право прогнать местные племена с земли, которая, как он считал, теперь принадлежит ему.

Но они не уходили. Словно были привязаны к этому месту чем-то более крепким, нежели удобство. Нежеланные, несчастные, сидели на земле, которую мы присвоили себе, словно верили, что мы скоро уберемся восвояси. Правда, они не благоденствовали на тех пятачках, которые мы оставили за ними. Болезни, от которых мы поправлялись уже через неделю, для них были чреваты смертельных исходом. У колонистов бытовало мнение, что наши чернокожие собратья любезно освободят нас от своего присутствия естественным путем, как в природе происходит смена времен года.

Среди аборигенов, что наведывались в поселение, я высматривала тех, с кем познакомилась в жилище мистера Доуза. Время от времени я встречала Дарингу и других навещавших его женщин. Однажды увидела Патьегарангу. Она сидела у небольшого костра на берегу. Я остановилась, произнесла приветствие на языке местных племен, которое некогда выучила – бужари гамаррува. Женщины ответили, но не потеснились, освобождая для меня место, как это бывало в обсерватории. Если б они и предложили мне присесть, я бы, наверное, отказалась. Супруга Джона Макартура сидит на земле с аборигенками на глазах у всего города? Не стану притворяться: я не настолько отважная женщина.

С грустью я была вынуждена признать, что мое общение с сиднейскими аборигенами было возможным лишь при посредничестве мистера Доуза. С его отъездом прекратилось и мое знакомство с ними. Та пора, то место – те несколько месяцев, тот мыс – отложились в памяти как некое неведомое пространство, короткая пауза в привычном течении бытия. Люди, стоявшие по обе стороны огромной пропасти, на время соединились, образуя шаткий мостик. Но это длилось лишь мгновение. Было и прошло.

Я испытала облегчение, когда мы перебрались в Парраматту, уехали подальше от всего, что напоминало те блаженные дни. Я отвернулась, закрыла глаза, думая только о своей выгоде. Скажу прямо: я была ничем не лучше других.

Первое утро

Дом в Парраматте стоял на склоне чудесного холма. Главным фасадом он был обращен на север, рядом протекала речка. Городок находился в нескольких минутах ходьбы, от дома губернатора нас отделяло меньше мили. Мистер Макартур с особым удовольствием указал, что наша обитель на два фута длиннее резиденции губернатора.

В то первое утро я одно за другим обошла все помещения. Экскурсия, конечно, заняла не так уж много времени, но из всех основных комнат мне открывался вид на искрящийся ручей, который, журча по камням, бежал к главной реке, что сверкала меж мангровых деревьев. Во все окна светило солнце, наш добрый друг, и вообще сам дом, примостившийся на склоне пологой возвышенности, которая за задним фасадом продолжала тянуться вверх, навевал покой. Конечно, он во многом напоминал дом дедушки на склоне зеленого холма в Девоне, где его заливало солнце, а вокруг царила приветливая тишина.

Эдвард носился по всему дому, путаясь под ногами у мужчин, заносивших ящики, стулья и столы. Маленькая Элизабет, милое сказочное дитя, стояла в гостиной и зачарованно смотрела на недавно разбитый сад. На нее падал солнечный луч, и светлые шелковистые волосы на ее головке сияли, как корона. Она тогда была совсем еще малышкой и вряд ли запомнила то мгновение: солнце; гулкие шаги мужчин, заносивших ящики в пустые комнаты; мелодичные голоса окружающей природы – шум ветра в листве, щебет птиц, звуки, издаваемые незримыми существами, что жили в траве и переговаривались друг с другом. Вряд ли она помнит ласковое тепло солнца на своем лице и ощущение, что начинается новая жизнь. А я помню.