Комната из листьев

Однажды, вскоре после того, как мы обосновались в Парраматте, во время послеобеденной прогулки я внезапно явилась на глаза женщинам, чем-то занимавшимся у реки. По своему обыкновению они поспешили удалиться. Дойдя до того места, где они только что находились, я обнаружила запрятанный костер – горячие уголья, не дававшие ни дыма, ни огня, – а рядом брошенную впопыхах палку; мне доводилось видеть, как аборигенки копают такими палками. Я подняла ее. Палка, казалось, хранила тепло чужой руки.

Только обхватив ее ладонью, можно было по достоинству оценить искусную обработку материала. Дерево, потемневшее, словно от огня, было твердым и прочным, как металл, но его тяжесть не создавала дискомфорта для руки. Один конец имел форму закругленной выпуклости, на которую удобно было опираться. Другой представлял собой острое уплощенное лезвие. То место на палке, где ее обхватывали рукой, было отполировано до тусклого блеска. На ее изготовление ушло много часов, получилось красивое изделие, созданное мастерски, как колесо для повозки или стул.

У меня возникло непреодолимое желание оставить палку себе. Уйти вместе с ней, ощущая в руке ее приятную тяжесть. Принести домой, показать другим, выставить на каминной полке, любуясь ее красотой.

Я тронула палку в том месте, за которое ее держала другая женщина. Было в этом что-то сокровенное. За долгие годы палка от руки хозяйки обрела красивый глянец. Мне она напомнила большую ложку, которой мама помешивала крем: одна сторона была истерта из-за того, что ею долгие годы скребли по дну кастрюли; видоизмененная форма была сродни маминой личной подписи.

Я устыдилась своего порыва. Положила палку на место, у костра. Ее хозяйка вернется за ней и обрадуется, что орудие никуда не делось. Она поймет, что я могла бы забрать ее палку, но не забрала. Между нами это будет своего рода общение. Дружеское приветствие, может, даже начало разговора.

В ту ночь, лежа в ожидании сна, я размышляла о торговых отношениях с местным племенем, о которых нам рассказывали: об обмене рыбы на солонину. Я вспомнила женщин из племени гадигалов, с которыми была когда-то знакома. По поводу меня и мистера Доуза они оказались куда проницательнее, чем я сама. И юмор у них тонкий: мне, словно ребенку, пришлось объяснять, что они имели в виду. Те женщины никогда бы не сочли, что кислая говяжья солонина – равноценная замена свежей рыбе. Почему же их соседи, бурраматтагалы, были не столь практичны?

Вероятное объяснение нашлось само собой. Я обрадовалась: загадка решена. Торговля – это наше понятие. А в понимании бурраматтагалов то, что они делали, обменивая свою рыбу на нашу говядину, возможно, было не коммерцией, а чем-то вроде обучения. «Смотрите, – намекали они, – я показываю вам, как нужно действовать: я даю вам, вы даете мне. И, принимая ваш продукт, который хуже нашего, я учу вас милосердию, прощению и великодушию. А может быть, еще и стыду».

Не исключено, что обмен товарами прекратился потому, что ученики оказались слишком глупы. Слишком толстокожи, чтобы испытывать стыд.

Я хвалила себя за то, что догадалась использовать палку в качестве послания ее хозяйке. Но, может быть, это было сообщение для меня, которого я по бестолковости своей даже не распознала? «Это моя земля, и этот предмет означает, что земля эта моя». Наряду со множеством своих других функций, эта палка, возможно, являлась документом, подтверждающим право собственности, документом четким и недвусмысленным для того, кто знал, как его прочесть, – таким же официальным, как дарственная, на которой написано: «Дж. Макартуру пожаловано 100 акров».

Сознание того, что я живу на земле, которую другой народ считает своей, неотступно следовало за мной, словно тень. В те дни, когда во время прогулок я не видела бурраматтагалов, я с радостью пыталась убедить себя, что никакой тени нет.

Первые овцы

Мистер Макартур не собирался удовольствоваться сотней акров. Мы еще и года не прожили в Парраматте, а он уже попытался выкупить участок у нашего соседа с западной стороны, бывшего каторжника по имени Руз. Однако выяснилось, что на борту «Нептуна» мой муж оскорбил одну осужденную, которая теперь была женой Руза, и тот не забыл обиды. Какую бы цену мистер Макартур ни предлагал ему за землю, Руз упорно отказывался ее продавать, и в конце концов, в доказательство того, что он не желает иметь дела с моим мужем, продал свои угодья за полцены кому-то другому. Руз, насколько мне известно, был единственным человеком, которому удалось утереть нос моему мужу.

Правда, позже я слышала, что на беднягу одна за другой стали валиться напасти, и у меня возникли подозрения. Инспектору по делам общественных работ дорогу лучше не переходить, это опасно.