Комната с загадкой

– Тебе многое пришлось перенести. Но тем более надо думать о будущем. Пионерская организация с радостью примет тебя, у нас ты станешь лучше, будешь расти, развиваться, избавишься от своих заблуждений…

Дурацкая швабра не оправдала возложенных на нее надежд, Гладкова с негодованием ее отставила. Брусникина глянула на нее через плечо, и Оле показалось, что как-то по-новому, и куда более зло, неприятно.

– Наверное, ты хочешь возразить, что не можешь поклоняться идолам, клятвы давать. Так ведь это ничего страшного. Если ты веришь в Бога, то нет никаких идолов, так?

Тишина.

– А раз так, – приняв молчание за знак согласия, продолжила Оля, – то тебе ничего не стоит просто… ну подтвердить верность своей Родине, которая тебя взрастила, выкормила, в которой тебе жить. Надо думать о будущем, о возможностях, не о неких невидимых, неосязаемых… сущностях. Зоя!

– Ау, – вдруг отозвалась она.

– Стоят ли твои суеверия того, чтобы разрушать будущее?

– Чье?

– Свое!

Продолжая орудовать тряпкой, Брусникина заговорила, и голос у нее был такой размеренный, спокойный… точь-в-точь как у этого глупого Марка, бес его возьми, Наумовича:

– Нет тебе никакого дела до моего будущего. Ты о своем печешься – вот и пекись. Оставь меня в покое.

Оля ушам своим не поверила:

– Что?!

Зоя подняла глаза – серые, удивленные, глупые:

– Что?

– Строишь из себя невесть кого, – звеня от злости, отчеканила Оля, – дурочку валяешь. Ну так и не удивляйся тому, что тут ты никогда, слышишь?! Никогда не станешь своей, всегда будешь чуждым, враждебным элементом… коллектив будет отторгать тебя, как инородное тело!

И осеклась. Все в этой фразе было таким… знакомым! О ужас. Не так ли, не с той ли интонацией, почти теми же словами сживала со свету Лидия Михайловна ее саму? Кошмар.

Однако она не могла остановиться вот так, на полпути, это же… просто непедагогично!

– Зоя, ты должна понимать, что отказ от вступления в пионеры может вызвать неприятие, непонимание, недовольство всего коллектива…

– Надо закончить уборку. Я одна справлюсь.

И Оля взорвалась, хотя и внутренне. Лязгнув зубами, она процедила:

– Я не знаю, как это принято у мракобесов. Однако порядочные девочки никогда не позволят себе поздно ночью оставаться наедине с взрослым неженатым мужчиной. И благодари своего мифического бога за то, что об этом знают лишь двое…

Тут Зоя, тихий недоумок, произнесла негромко, без сердца и очень страшно:

– Не смей. О нем не смей заикаться, язык твой грязный, помойный, дрянь…

И выдала такую страшную, черную, ужасную тираду, от которой Ольга выскочила в коридор и захлопнула дверь.

Прижавшись к стене, Оля некоторое время просто стояла. Она боялась, что если сейчас сделает шаг, то потеряет сознание. Девушка без конца повторяла про себя странное, откуда-то вычитанное слово: «Бесноватая. Бесноватая. Дура бесноватая!»

Отдышавшись, она так же решительно, как шествовала по коридору сюда, проследовала обратно, отперла библиотеку, около которой толпился табунчик юных читателей. Сдавали прочитанные книжки, просили словари, учебники, пришел великовозрастный вечерник поинтересоваться, не вернули ли взятый на дом справочник по математике, – Оля всех выслушивала, спокойно отвечала, помогала. Знакомая девчонка из шестого класса спросила:

– Оля, читала книгу Воронцовой «С тобой товарищи»?[6]

И Ольга, не сдержавшись, куда резче, чем следовало бы, отозвалась:

– Враки и бессмыслица. На макулатуру.

– Да что ты, Гладкова? – удивился вечерник. – Больна ты, что ли?

Но Оля уже опомнилась:

– Да… наверное. Немного. Простите, ребята, я должна закрыть библиотеку. Плохо себя чувствую.

…Петр Николаевич, подергав ручку запертой библиотеки, недовольно думал о том, что Гладкова опять дурит. Снова куда-то подалась? А ведь молодой специалист, не уволишь, придется терпеть… Тут ему показалось, что он что-то услыхал. Оглядевшись – в коридоре никого не было, – директор наклонился, припал ухом к двери. Так и есть, она там. И, судя по звукам, рыдает. Ну что ж, по крайней мере, не носится невесть где.

Отправляясь обратно в кабинет, он сокрушался: какой бес его дернул в свое время оформить ее на работу? А ведь нет ничего хуже, как иметь дело с теми, кого знаешь с пеленок. Ведь они никогда не сообразят, что и им на шестом десятке захочется, чтобы разного рода молокососы оставили их в покое. И как же неудачно, что ему, директору, совершенно не на кого оставить все это нервное хозяйство…