Комната с загадкой

– Хмельникова, значит, эти двое утопили? – тоже чуть померкнув, произнес Пельмень. – Гадюка, конечно, но что-то жестковатенько. И за что, главное?

– Да плевать на него, по правде, – признался Пожарский, – меня больше интересует, что все-таки они искали в камине.

– И в гробу, – хохотнул Андрюха, – видал, какую траншею вырыли.

– Да, домовина ничего себе была, наверное, какой-то дамочки. Подушки в гробу, кружева всяческие.

– Бр-р, лезть туда – ни за что, – заявил Пельмень и тотчас поправился: – Ну если только очень надо!

– Точно, – поддакнул Пожарский, глянув в другой конец улицы.

Андрюха проследил за его взглядом и радостно оскалился:

– Гля, никак стукнутый вышел? У нас прям конвейер – одного сапожника загребли, а на очереди уже другой.

Колька свистнул. Сахаров, который шел впереди, повернулся и раскланялся.

– Выпустили тебя, болезный? – спросил Пельмень. – Опять барыжить станешь?

– Не стану, – заявил Цукер. – Только я и не барыжил. Иду вот мастерскую открывать, а то попа, говорят, замели во тьму кромешную, а кто ж населению обувь починять будет?

– Ну-ну, дело хорошее, – одобрил Колька. – А знаешь, мы с тобой пойдем.

– Чего это вдруг?

– Поможем. Тебе ж тяжело пока будет.

И, не обращая внимания на слова Цукера о том, что он и сам прекрасно управится, пошли с ним вместе. По пути Пельмень, который из-за Анчутки и по старой памяти Сахарова недолюбливал, доканывал его своими речами.

– Я вот, Рома, все никак в толк не могу взять, за что тебя по голове огрели. Уж такой ты умница и ловкий парень, ну никто тебя не обскачет.

– Ну не так чтобы…

– Вот и я говорю: ловкий ты парень, Рома Сахаров, а вот находится какая-то редкая сволочь, и прямо тебя по умной голове. А за что, спрашивается?

– В самом деле, за что? – кротко спросил Цукер. – Работаю, никого не трогаю…

– Ботиночки-сандалики починяешь, – подхватил Колька, – а заодно, ну то есть в свободное от работы время, можно и подтибрить того-другого, скажем, с вагонов у Трех вокзалов, а то и кого из мелкоты подбить на такую вот разгрузку, да, Сахаров?

– Понятия не имею, о чем ты.

– А это все эхо от сотрясения, – авторитетно заявил Пельмень, – так всегда бывает, поскольку после того, как по кумполу огреют, ни мысли умной не остается.

Колька вторил:

– Мы ж потому с тобой и ведем такие разговоры, что ценим тебя: парень ты неплохой, но если будешь продолжать водиться с теми, кто дерется, то ненароком и плетнем придавит…

Цукер держался молодцом:

– Нет тут плетней.

– Нет, так можно и другой пример привести. Ты вот с Хмельниковым наверняка дела имел.

– Нет.

– Имел, имел, не скромничай. Ворон с вороном завсегда водится. Так потонул, несчастный.

– Неужели, – пробормотал Сахаров, – как же это он?

– Ну как-как. Совесть замучила, к ногам бечевочку прикрутил, на нее – тот самый мешок, сахар с мелом, – да и нырнул в озеро.

– И этот, – пробормотал Цукер, – ну бл…

– Не ругайся, а еще воспитанный ребенок, – пристыдил Колька. – А что, Рома, ты пацана, который из фортки сиганул на твою крышу, сам решил припрятать или он попросил?

– А ты и это знаешь.

– Чего ж нет. Ну так что?

– Сам, конечно. Что я, западло, щуренка в котел тащить. Пусть уж вырастет…

Пельмень не сдержался, хохотнул:

– Ох и славный ты жук, Рома. Остроумный. А коли так, то поймешь, к чему этот разговор.

Цукер отмолчался. Тем более что уже подошли к дому на Советской и к подвалу обувщика. Рома достал ключ, уточнил:

– Вы что ж, ко мне?

– Обязательно, – заверил Андрюха, показывая ботинок, вот-вот потребующий каши, – видишь, набегались по камням да сырости, а у меня и на смену ничего нет. Помоги, сделай милость.

В подвале Андрюха, сняв ботинки, с наслаждением пошевелил пальцами, чистоплотный Цукер поморщил нос, стараясь, впрочем, сделать это незаметно, а Колька, повинуясь мучающей его мысли, подошел к своему старому знакомому – шахматному столику. Почему-то всплыли в памяти слова Оли про профессора Шора, который в него от супруги прятал папиросы.

«Куда ж тут прятать? – соображал он, рассматривая толстую столешницу, ножки из металла. – Нет ни ящиков, ни выемок. И почему это, интересно, Цукер одним глазом смотрит на работу, на ботинки Андрюхи, а другим – на меня. Вот-вот окосеет».

– Похозяйничаю тут у тебя, Рома? – Не дожидаясь разрешения, он снял покрывающее поверхность стола толстое стекло, отставил в сторону.

Цукер заметно дернулся, но, перехватив теперь уже Андрюхин дружелюбный взгляд, остался на месте, добродушно позволил:

– Будь как дома.

– Спасибо.

«Как это там… дебют орангутана. Бэ-два, бэ-четыре, е-семь – е-пять. А ну-ка», – и, нащупав нужные клетки, скорее из озорства, чем ожидая чего-то, одновременно надавил на них. Они, казавшиеся цельными, поддались. Раздался тихий щелчок, сбоку отошла кромка столешницы, представлявшейся монолитной…

Цукер тигром прыгнул к столу, но потерял равновесие и чуть не упал. Андрюха, перехватив его руку, усадил на табурет:

– Береги нервы, Рома. Починяй ботинок, без тебя разберемся.