Комната Вильхельма

Несколько следующих дней Вильхельм оставался у себя в постели наверху. Казалось, вся наша мебель была результатом объединенных хозяйств. Мы демонстративно проявляли безразличие к вещам. Весна выдалась холодной, печка не топилась. Она была очень старой, и никто, кроме Вильхельма, не умел с ней обращаться. Стоило кому-нибудь другому коснуться ее, как крышка и решетка отваливались, и никакими силами не удавалось приделать их обратно. Мне пришлось наврать фру Андерсен, что у Вильхельма жар, и, уходя, она забирала Тома с собой и ни капли не жалела, потому что так он почти всё время принадлежал ей. Дрожа и похныкивая, он носился по комнатам, руки — в детском фартучке, я же немного завидовала этому ее сиянию уютного тепла, которым не обладала и не припомню, чтобы когда-нибудь испытывала сама. Я обожала этого нежного и сказочного мальчика, в которого он превратился (как мальчика из моих мечтаний), но с удовольствием доверила всё раннее детство попечению фру Андерсен.

В эти промозглые дни мы кутались во всё, что находили шерстяного или просто теплого, но фру Андерсен считала, что этому пора положить конец: ее муж не был в восторге от того, что маленький человеческий сверток ни свет ни заря заползал в его супружескую постель. Хотя в остальном она считала, что если мужчина сыт и знает, где висят чистые рубашки, то его можно уговорить на что угодно. Секретарша Вильхельма позвонила и попросила его к телефону. Мне казалось, он ходит на работу только из-за нее. Это была старая дева, жившая со своей матерью и время от времени — с залетными птахами, и Вильхельм часто повторял, что ему нужно исчезнуть, пока эта самая мать не умерла. В припадке черного юмора я сообщила секретарше, что у мужа скарлатина, на что она, издав изумленный вздох, пожелала ему скорейшего выздоровления. Позвонила моя мать и кисло поблагодарила за прекрасно проведенный вечер, но попросила в другой раз ее помиловать: никто из гостей не обронил в ее адрес ни слова. Зато министр культуры показался ей милым, таким сдержанным. Замуж нужно было выходить за него, а не Вильхельма. Недовольство матери по отношению к моим мужьям было безграничным. Она наверняка винила бедного отца, что не стал министром, раз оказалось, что нищенское детство этому не препятствует.

На четвертый день я отправила фру Андерсен наверх к Вильхельму с просьбой разжечь печь. С ней он всегда обращался хорошо. И он действительно спустился, когда фру с Томом ушли. Волосы его были всклокочены (в них по-прежнему оставалась засохшая рвота). С выражением бешеной ярости в глазах он схватил обеденный стул и швырнул его об пол — магазинная растопка вечно была влажной. Стулья нам оставила на хранение одна из моих подруг, которую я не видела несколько лет, — что сказать, если она вдруг объявится и потребует их обратно? Проклиная ленивых, ни на что не годных сук, он спустился в подвал, где продолжал шуметь, словно схватившись со смертельным врагом. Когда ему наконец-то удалось совладать с огнем и тот начал потрескивать, он поднялся и уселся напротив меня (я притворилась, что читаю газету) — в старом синем халате, излучая огромные волны опасности, — и мое сердце снова заколотилось от страха.

— Я должен изменить свою жизнь, — спокойно объявил он. — Мне тридцать восемь, и я не хочу кончить как полный неудачник. Ты презираешь меня, как и твоя мать презирает твоего отца. Я всё решил. И пойду к психиатру.

Я не возразила ему, хотя и знала, что все известные мне браки распадались, как только на горизонте появлялся психиатр. Но в целом я никогда всерьез не противилась чужой воле. Он слышал об одном хорошем специалисте и сразу условился с ним о встрече. Йенс Олесен, приверженец Фрейда. Вильхельм поднялся к себе, помылся и немного погодя спустился в своем полном костюме начальника отдела министерства, с белым платком, выглядывающим из верхнего кармана пиджака. Стоило бы поцеловать его и сказать что-нибудь приятное, но я боялась, что он оттолкнет меня. Кроме того, с рождением Тома его эротический интерес ко мне ослаб. Тем не менее я никогда не ревновала его к неизвестным девушкам, к которым он часто выбирался в город, хотя и знала, что мое равнодушие его ранит. В действительности мы уже давно терзали друг друга, как и многие другие: для влюбленности слишком знакомы, для взаимного наслаждения — знакомы недостаточно.