Комната Вильхельма

На следующее утро я, перешептываясь с фру Андерсен, беспризорно болталась по дому, потому что всему, чем бы нам нужно было заняться, мешал похрапывающий в моей постели Вильхельм. Я уже взялась за свою первую детскую книгу — эта заказная работа давалась мне тяжело, и я не могла мешать Вильхельму, треща клавишами машинки рядом с ним. И фру Андерсен, которая всё же была довольна очевидным знаком того, что между нами всё еще происходит хоть что-то, положенное в порядочном браке, — не могла зайти в гостиную, чтобы «проветрить» (под этим она понимала свистящий сквозняк, который до открытия пенициллина обеспечил множеству людей легкую и быструю смерть от воспаления легких). Я быстро отвезла Тома на велосипеде в детский сад. Его сиденье было над багажником, и на мосту, где всегда сильно дул ветер, он поддразнивал меня, раскачиваясь взад и вперед так, что пришлось попросить его сидеть спокойно. «Я не должен, — с ликованием ответил он. — Так утверждает Олесен». Со смехом я прокричала в ответ: «А вот Хёйборг считает, что тебе стоит слушаться твою маму!»

Когда я ехала на велосипеде обратно, красный платок развевался за спиной, и меня внезапно охватило предчувствие чего-то ужасного, ранее неизвестного. Дом напоминал шматок масла, что потерял форму и тает под палящим солнцем. Я промчалась мимо на бешеной скорости, сердце будто выкручивали, как влажную тряпку. Остановилась только у леса Биструп Хегн. Здесь я отшвырнула велосипед в сторону и, запыхавшись, села на скамейку в тени. Я знала, что в мое отсутствие произошла какая-то катастрофа — так в детстве мне приходилось отрывать себя от родителей в ужасе, что они воспользуются этим как поводом разорвать друг друга на части. Небеса пришли мне на помощь: собрались серые тучи, и пошел мелкий дождь. Если бы Вильхельм уже проснулся, я сказала бы: «Как думаешь, дождь будет идти весь день?» Хотя я и знала, что короткие невинные слова всегда оказываются самыми опасными, мы не учились на своих ошибках — так обжегшийся ребенок по-прежнему не боится огня. Вильхельм сидел в гостиной за кружкой кофе, фру Андерсен наводила наверху порядок. В руках у него было письмо. На лице — мадонноподобная кротость, своеобразная набожность, словно на старых, грубо вырезанных иконах, побуждающих нас сложить ладони и припомнить все наши непростительные грехи.

— Тебя зовут в Россию, — произнес он. — В делегации с тремя мужчинами. Двум из них около ста лет, депутаты социал-демократической партии. Третий — врач из Ольборга, сочувствующий. Я отыскал его в биографическом справочнике — специализируется на варикозе вен, родился в 1920 году. С ним должно быть очень весело. Связей с советским министерством здравоохранения у меня нет, так что, возможно, вы оба кончите в Сибири.

Последнее он произнес тихо и на одном дыхании. За каждым словом таились злые и ясные признания, которые ржавым кинжалом вонзались мне в душу. Дождь хлестал по окнам, как и яростный мир, который больше не мог довольствоваться тем, что нам хватает друг друга. Я не поняла этих слов и сказала:

— Как думаешь, дождь будет идти весь день?

— Позвони и узнай у метеорологической службы.

Так начался «русский кризис», который и послужил началом конца.

Хёйборг считал, что я должна поехать. По его мнению, это было частью моей работы. Узнав о судорогах, он выписал рецепт на какие-то таблетки с барбитуровой кислотой. Они должны были предотвратить рецидив. Олесен, наоборот, никак не мог понять, зачем я еду в Россию. Или, по крайней мере, я должна была договориться, чтобы Вильхельм сопровождал меня. «Скандал, — раздалось в телефонной трубке. — Государство разбрасывается деньгами ради такой нелепой делегации». В тот же самый день Вильхельм получил очевидно лестный запрос на написание юбилейного сборника статей для известнякового карьера в коммуне Факсе. Он очень этим гордился, но на его рассказ об этом я лишь ответила: «Звучит интересно. А кто напишет рецензию?»