Комната Вильхельма

Их разговор казался Милле сплошным безумием; она недавно окончательно порвала со своим папочкой-главврачом. Они были в гостях у ее родителей. Вильхельм еще до этого успел хорошо набраться и за столом совсем не сдерживался. Ее мать отважно пыталась несколько раз направить разговор, но Вильхельм постоянно перебивал. Когда он в какой-то момент вышел, отец сказал: «Типичный случай синдрома Корсакова. Алкогольное слабоумие. Пошли его туда, откуда он заявился, девочка моя».

— Дело в том, — сказала Милле, — что я была безнадежно влюблена в него. Тебе хорошо известно, каким очаровательным и смешным он бывает, когда не слишком пьян.

— А теперь?

Лизе намазала маслом белый хлеб на закваске и потянулась за камамбером.

— Теперь я за ним ухаживаю, как за пациентом. Он и есть пациент. Я рада, когда ему лучше и он набирает вес и прочее — ведь он мне нравится. Но теперь я не влюблена. Втроем — так нам было лучше.

— Меня сейчас всё устраивает, и мне хорошо, — сказала Лизе с полным ртом хлеба и сыра. — Я даже полюбила Хелене. Она ненавидела меня всем сердцем и хотела, чтобы он принадлежал одной ей. Это можно было понять. Но ты всегда отличалась свободным нравом, тебе нужен был коллектив и всякое такое. Может, ты и сама в это веришь. Но наша с ним любовь такова, что кому-то одному сейчас придется умереть…

— Лизе, ты с ума сошла?

Милле в страхе уставилась на нее. Случись Вильхельму это услышать, он понял бы ее и простонал бы по-кьеркегоровски: «Я не виню время за то, что оно причиняет боль, но за то, что в нем нет страсти!»

— Нет, просто немного пьяна. Совсем отвыкла от алкоголя. Это чертовски дорогое бремя…

— Позволь мне тебя угостить, я заплачу.

— Жаль, с нами нет Вильхельма с его чековой книжкой. Не получится ли, чтобы издательство оплатило?

— Не предполагала, что ты такая, — произнесла Милле. Ее темные глаза увлажнились. — Я-то думала, что несмотря на всё, у нас столько общего…

«Чертова сучка, — радостно подумала Лизе, — ты предпочла мне его. Своей большой рыхлой рукой ты оттолкнула мою, но об этом не принято говорить средь бела дня, и кроме того, ты мне вдруг внезапно стала безразлична…»

По пути домой она продолжала смеяться, хотя ее победа и была горькой, почти равной поражению.

15

Вернувшись домой, Лизе обнаружила Курта за приготовлением одного из южноамериканских блюд, которые он так любил стряпать. Правда, ему редко выдавалась такая возможность: фру Андерсен расценивала это как намек на то, что она недостаточно вкусно готовит. Но сегодня в виде исключения она отправилась домой, так как херре Андерсену защемило шею и голова у него сильно кренилась на одну сторону, будто мышца шеи стала слишком короткой.

Лизе стояла рядом с Куртом, пока тот возился с грибами. Что хорошего в том, что он здесь? Она лишь утоляла профессиональное любопытство, не больше. Руки его работали быстро и проворно. Может, когда-то был поваром на корабле? Проще не знать о нем ничего определенного. Лизе улыбнулась и на мгновение уткнулась подбородком ему в плечо. А что, если бы она полюбила его сейчас, когда всё уже безразлично? Спросила:

— Кстати, откуда у тебя деньги на всю эту еду?

— От Вильхельма, — не отрывая глаз от работы. — Он разложил купюры между страниц. И я нашел восемьсот крон. Остальное можешь забрать.

Лизе залилась громким смехом:

— Это ничуть меня не удивляет. Я тоже прятала от него деньги. Если мы однажды обеднеем, Курт, сможем перетряхнуть мои книги.

От этого «мы» ему стало не по себе.

— Тебе удалось узнать, вернется ли Вильхельм? — вежливо поинтересовался Курт, наконец взглянув на Лизе.

— Он не вернется. И я совсем этого не хочу.

Она быстро повернулась и направилась в спальню. Стянула пальто, повесила его в шкафу, встала на колени перед трюмо и выдвинула нижний ящик. Разворошила белье и полотенца и наконец нашла то, что искала: маленькую сумочку на выход из черного шелка и перламутра — ее она одолжила много лет назад у одной подруги, но так и не вернула. Внутри лежала коричневая склянка с таблетками. Все до одной на месте, завернуты в статью, которую она когда-то вырезала из газеты. Это было наставление врача: однажды какой-то психиатр предостерег его, что определенный вид снотворного, обычно считающегося безвредным, даже в небольших дозах может привести к смерти. Лизе без труда раздобыла пятьдесят штук и с того момента полюбила доставать склянку и держать ее в руках — это даже внушало ей чувство безопасности. Она сама назначила день своей смерти — день, когда Вильхельм бросил ее. Лизе никогда не намеревалась дожидаться естественной, или, как говорили с недавних пор, достойной смерти. За последние три года она похоронила мать, брата и отца. Мать еще задолго до того, как ее сердце остановилось, сильно состарилась и стала беспомощной. Никто не верил, что ее муж сможет пережить такую потерю. Он был на десять лет старше ее. Но сообщение о кончине жены не произвело на него никакого впечатления.