Компас

Так зовет, блестит огнями Порт-Саид,
Как звала Обетованная земля:
По Конвенции на берег путь закрыт,
Не сойти на дебаркадер с корабля,

У кого на мачте реет желтый флаг

Карантинным запрещающим значком,
Ни развлечься, ни разжиться тем никак
Фото-порно, латакийским табачком…

И поэт, что на стоянках здесь бывал,

Лучше бы часок-другой бродил в порту,
А не слушал песню мисс Флоренс Маршалл
«Красотка из Нью-Йорка» на борту[367].

Хотелось бы однажды найти в забытом чемодане романс Фабра на стихи Леве — бедный Габриэль Фабр, погрузившийся во мрак безумия; последние десять лет жизни он, всеми покинутый, провел в психиатрической лечебнице. Он положил на музыку стихи Малларме, Метерлинка, Лафорга[368] и даже китайскую поэзию, стихи поэтов Древнего Китая, переводы которых, как нам хочется верить, передал ему его сосед Анри Леве. К несчастью, неудачные музыкальные решения, бесцветные мелодии — именно они должны были нравиться поэтам: в этих переложениях слова значили больше, чем напев. (Впрочем, нетрудно сообразить, что подобная скромность стоила Габриэлю Фабру, поглощенному обеспечением успеха других, изрядной доли его собственной посмертной славы.)

Сара считает «Почтовые открытки» таким же бесценным сокровищем, как сочинения Пессоа; впрочем, она утверждает, что молодой Алвару де Кампуш вдохновлялся стихами Анри Леве, изданными в сопровождении предисловия Фарга[369] и Ларбо[370]. Образ Анри, денди и путешественника, умершего в столь молодом возрасте на руках у матери, не дает ей покоя — понятно почему. В Тегеране, сидя в глубоких, обтянутых светло-коричневой кожей креслах Французского исследовательского института, она рассказывала, что, когда она еще подростком жила в Париже, ей уже нравились корабли, нравилось мечтать о пакетботах, морских переходах и разных колониальных линиях. Фожье поддразнивал ее, утверждая, что подобное увлечение больше подходит мальчишке, корабли и поезда всегда считались игрушками для мальчиков, и он не знает ни одной девчонки, достойной этого звания, которую привлекали бы такие вещи, как морской флот, медные рупоры для передачи приказов, вентиляционные трубы, спасательные круги, толстые золотые шайбы морских компасов, шитые золотом фуражки и гордые очертания форштевней. Сара признавала, что технический аспект интересовал ее постольку-поскольку (хотя, по ее утверждению, она помнила такие характеристики кораблей, как габариты, водоизмещение, а также осадка и скорость), ей в основном нравились названия пакетботов, а главное, их линий: Марсель — Порт — Саид — Суэц — Аден — Коломбо — Сингапур — Сайгон — Гонконг — Шанхай — Кобе — Иокогама за тридцать пять дней, отплытие два раза в месяц, по воскресеньям, на борту «Тонкина», «Турана» или «Каобанга», судна водоизмещением в 6700 тонн, потерпевшего крушение из-за тумана, окутавшего его в районе острова Пуло-Кондор[371], расположенного на широте Сайгона; на острове находится ужасная, как свидетельствуют сами надзиратели, каторжная тюрьма. Сара мечтала о неспешных морских плаваниях, о знакомствах с новыми портами и о заходах на промежуточные стоянки; о роскошных столовых с резной мебелью красного дерева; курительных комнатах, будуарах, просторных каютах, праздничных меню, все более и более экзотических в зависимости от последней стоянки, и о море, море, той изначальной жидкости, которую, подобно бармену, встряхивающему серебряный шейкер, равнодушно взбалтывают звезды.

«Арман-Беик»[372]

быстроходный, покинув Марсель,В океане Индийском стал мили морские считать…
Солнце заходит, садится в кровавый кисель,
В это плоское море, в эту преступную гладь.