Компас

Вспышка шепота в ночи, гармония звуков, обкатанных трением голосов о тело, вибрация раскаленного воздуха Тегерана, сладостное опьянение как следствие музыки и приятного общества, — кто мы такие, спрашивает нас та ночь, и время не в силах предать ее забвению, как не в силах предать забвению темный блеск смеющихся глаз, томную грудь, вкус кожи, немного шершавящейся под языком, запах пота, волнующую кислинку раскрывшихся складок, нежных, чувственных, где выплескиваются через край неторопливые волны наслаждения; мягкие кончики обожаемых пальцев в моих волосах, на моих плечах, на моем члене, который я сначала пытался укрыть от ее ласк, но потом расслабился, предложив себя, чтобы слияние продолжилось, ибо ночь неумолимо приближалась к рассвету; один в профиль и другой, и непонятно, чье дыхание исторгло этот приторный запах, мы словно слившиеся в объятиях статуи, наши руки сжаты у ее груди, колени в подколенных впадинах, взгляды сцеплены, скручены, словно змеи кадуцея, раскаленные языки, что стынут от соприкосновения при укусе то шеи, то плеча, пытаясь удержать в узде наши тела, едва слышно произносят имя, но оно немедля распадается на слоги, рассыпается на фонемы, и они задыхаются в тесноте объятий.

Прежде чем алая заря воинов из «Книги царей»[632] спустилась с горы Демавенд, в изнемогшей тишине, все еще изумленный, зачарованный прижавшейся ко мне Сарой, я неожиданно услышал, как раздался призыв к молитве, приглушенный, тонущий в городских звуках, отчего в Тегеране о нем постоянно забывают, — хрупкое чудо, доносящееся то ли из соседней мечети, то ли из ближайшей квартиры, адан падает на нас, обволакивает нас, осуждая или благословляя, бальзамом звуков; «Когда сердце мое бьется, пылая от любви к этому городу и его голосам, я начинаю ощущать, что мои прогулки всегда имели единственную цель: уловить смысл этого призыва», — говорил Мухаммад Асад, и наконец я понимаю этот смысл, глубинный смысл, состоящий в блаженстве делиться и любить, и я знаю, что Сара, как и я, думает о печальной альбе[633], признанном жанре поэзии трубадуров; призыв к молитве сливается с песней ранних птах, городских воробьев, этих соловьев бедных («Сахар болбол хекайат ба саба кард — На заре соловей поведал утреннему ветерку…»), с ворчанием буксующих автомобилей, с запахами асфальта, риса и шафрана, навсегда ставшими для меня неотъемлемой частью Ирана, со вкусом соленых капель на коже Сары: мы лежим в непозволительных позах, слушая звуки краткого безвременья, сознавая, что оно означает любовь и расставание при свете дня.

6:00

Ответа еще нет. Интересно, в Кучинге, столице провинции Саравак, есть Интернет? Да, конечно есть. Нет больше таких мест на земле, где не было бы Интернета. Даже на самых кровавых полях сражений — к счастью или к несчастью — можно поймать связь. Даже в монастыре в Дарджилинге, где сейчас Сара, рядом есть веб-кафе. Невозможно оторваться от экрана. Даже среди катастрофы.

Когда на следующий день после той необыкновенной ночи она, дрожа от горя и чувства вины, отбыла первым же самолетом, летевшим из Тегерана в Париж вечерним рейсом «Эйр Франс», после того как весь день, не смыкая глаз, она бегала от одного полицейского участка к другому, чтобы уладить свои запутанные дела с визой, секрет которых известен только иранцам, вооруженная бумагой, наспех состряпанной посольством Франции, которое извещало о тяжелейшем состоянии здоровья ее брата и просило иранские власти облегчить ей возможность вылета, в то время как внутренний голос словами матери нашептывал ей, что Самюэль уже скончался, что бы ей об этом ни говорили, угнетенная страшным известием, расстоянием, непониманием, недоверием к полученному ею сообщению, в тот же вечер, пока она, пытаясь заснуть в своем кресле, летела среди равнодушных звезд, я бросился к Интернету, чтобы отправить ей письма, письма и письма, которые она, быть может, прочтет по прибытии, на что надеяться мог только такой глупец, как я. Удрученный, остервеневший и недоверчивый, в ту ночь я тоже не сомкнул глаз.

Со вчерашнего вечера и до самого утра мать безуспешно звонила Саре; потеряв надежду, она связалась с институтом, с консульством, поставила всех на уши, и наконец, когда Сара, стыдливо послав мне воздушный поцелуй, закрыла дверь в ванную комнату, чтобы скрыть свое присутствие от постороннего взгляда, ко мне пришли и сообщили, что несчастный случай произошел вчера после полудня, несчастный случай, происшествие, расследование, никто ничего толком не знал, а Саре следует позвонить матери домой, и слово домой, не в больницу, не бог знает куда, а домой, пробудило в ней предчувствие трагедии. Она бросилась к телефону, я снова вижу телефонный диск, вижу, как дрожат ее руки, как она ошибается при наборе номера, и я стушевался, удалился — и я тоже, из вежливости и из трусости.