Кому светят звезды

Солнце подсушило росу, укоротило тени, несмело заглянуло в глубину можжевеловых кустов. Разопревший Юрка хотел снять черный, измятый пиджак, оставшийся от ушедшего на фронт отца, и вдруг замер, как молодой сеттер на стойке.

— Машина, чую, к деревне шпарит, — сказал он, пристально вглядываясь в уходящую вдаль дорогу.

— Ничего не слышу. Пригрезилось тебе, — приставил ладонь к уху Петр.

— А я их издали, по запаху, воспринимаю!

Оборя хотел сказать, что соплив Юрка перечить старшим, но тут и сам увидел облачко пыли. Через несколько минут по дороге рядом с затаившимися партизанами прогромыхала полуторка и остановилась возле пятистенного дома старосты.

— Вот он собственной персоной заявился, — со злостью проговорил Костя. — С одним водителем приехал, с Терехой-полицаем. Не боится нас, значит.

— Думает, подлец, с двойной душой прожить: фашисты своим считают, мы тоже, — вымолвил Петр, поднимаясь с земли. — Пошли, братцы, незаметно с поскотины подойдем. А ты, Юрка, на улице посторожи. Готовься за баранку сесть.

Через увитое хмелем крыльцо Оборя и Костя Рыжий вошли в дом. В просторной горнице за столом сидел староста и его дружок полицай Тереха. Беспокойный огонек вспыхнул во взгляде Деомида, увидевшего вооруженных людей. Он застыл с наклоненной бутылкой в руке, и самогон полился на скатерть, сотканную из толстых суровых ниток.

— Зачем же добро переводить, — кивнул Петр на расползавшееся пятно.

Староста ошарашенно молчал. «Ясно, партизаны, — думал он. — Если ничего не прознали, просить что-нибудь будут, а коли знают, почему сразу не убивают? По автомату у каждого, а наше оружие под вешалкой, уже не схватишь…»

— Не хотите ли отобедать, дорогие товарищи? Стаканчик подам, — угодливо предложил Деомид. — Старуха обед в печке оставила, сама уплелась куда-то…

— Ничего, без бабы сподручнее вести мужской разговор, — ответил Оборя.

— По душам-то оно приятнее за стаканчиком, — настойчивее пригласил Деомид.

— Не трудитесь. Жарко. Теплого самогона не хочется. Был, знаете, у меня до войны начальник. Спросил однажды: мол, теплую водку любишь? Говорю, не люблю. Распорядился, чтобы меня зимой в отпуск пускали, когда водка холодная.

«Зачем здесь этот парень? Не байки же пришел рассказывать. Может, все же за харчами? Не хочет говорить при этом олухе?» — взглянул Деомид на Тереху.

— Сидеть с тобой за одним столом не буду, — прервал рассуждения старосты Петр. — А представляю я здесь Советскую власть, которую ты, паразит, предал. Считай, что судит тебя партизанский трибунал, а я его председатель. Полномочия на это имею. Выкладывай все, как на духу!

Староста уронил седеющую голову на грудь. На его одутловатых щеках и загорелой шее выступили крупные капли пота.

«Не получилось, ничего не получилось, — тоскливо думал он. — Жил нараскорячку, тех и других собрался перехитрить. Выжидал, чей верх будет, чтобы к тому окончательно и примкнуть. Из этого рая не вышло ничего…»

— Чего скис? — закричал Оборя. — Отвечай на вопросы трибунала!

— Боялся немцев, боялся вас, всем угодить хотел. Меня самого кто-то выдал, сообщил немцам, что подвозил вам в лагерь продукты. Петлей пригрозили, — глотая окончания слов, говорил Деомид. — А жить-то каждому хочется…

— Слезу пускаешь! Решил, что чистосердечное признание учтем? А директору школы, старой учительнице, нашей связной Светлане — разве им жить не хотелось?

Крекшин угрюмо молчал.

— А ты, фашистский подонок, кого предал? — сурово глянул на полицая Тереху Оборя.

— Клянусь матерью своей — никому зла не сделал, — испуганно заскулил тот. — Мое дело баранку вертеть.

— Он и в самом деле ни в чем не виноват, — глухо произнес староста. — Просто дурак дураком.

— Значит, объявляем приговор: именем Советской власти за предательство староста Деомид Крекшин приговаривается к расстрелу. Полицай Терентий Бляхин предупреждается, что если не будет помогать нам, если станет в деревнях лютовать, его ждет такая же участь. Свяжи Тереху, Костя.

— Товарищи… люди русские… — выбрался из-за стола и бухнулся на колени староста. — Пощадите, ради старухи моей, ради сынов, которые на фронте…

— Сыны твои тебя своими бы руками порешили и от рода твоего иудиного отреклись бы, — сплюнул на пол Оборя, поднимая автомат.

— А-а-а!.. — завопил староста.

Короткая очередь оборвала его крик.

— А ты, Тереха, обо всем этом своим дружкам-полицаям расскажи. Пусть знают: расплата ждет их, — сказал Оборя, беря с вешалки карабины старосты и полицая.

— Быстро в машину, Костя, — скомандовал он, пинком сапога распахивая дверь.

Машина рванулась с места и помчалась не к новому партизанскому лагерю, а в сторону от него: на случай погони лес прикроет. Если же лишний десяток километров придется шагать пешком, ничего, дело привычное.

— Смотри! — показал Костя шоферу на развилку дорог.

В тени под деревьями стояли три мотоцикла с колясками, на траве сидели гитлеровцы. Заметив знакомую машину, солдаты вскочили, замахали руками. Ждали, конечно, не их, а старосту с полицаем. Когда полуторка, не снижая скорости, проскочила развилку, фашисты схватились за автоматы.