Кому светит солнце (СИ)

Среди людей поднялся ропот, а солдат дернул омегу за плечо, заставляя опуститься на колени.

— Что скажете в свое оправдание, благородный Эрасмус? — спросил Виллем.

Омега, в порванной одежде, избитый и коленопреклоненный, тем не менее надменно вздернул подбородок:

— Мне нечем и незачем оправдываться, милорд. Я призывал душу покойного мужа, сэра Паррока.

Виллем перевел взгляд на своего советника, сэра Джонатана. Тот, смертельно побледнев, смотрел прямо перед собой и не двигался. Он был бетой Эрасмуса и покойного сэра Паррока.

Благородного Эрасмуса следовало немедленно казнить, но Виллем все не решался произнести последние слова — слишком много чувств и воспоминаний связывало его с семьей погибшего друга.

— Каково ваше мнение, господа, — обратился он к советникам в смутном желании оттянуть момент.

— Се есть предатель рода человеческого, — заявил самый старший из советников и заключил с присущей бетам безжалостностью к чужим: — И надлежит его отдать на растерзание нечистым тварям.

Благородный Эрасмус дрогнул, однако выражения лица не сменил, а сэр Джонатан, его бета, прижал руку к горлу, но все так же не издал ни звука.

— О, нет, какая жестокость! Душу благородного Эрасмуса следует спасти, очистив священным огнем! — воскликнул сэр Роддо с негодованием.

Сэр Джонатан посмотрел на Роддо с каким-то детским удивлением, но снова промолчал.

А Виллем отрешенно подумал, какая смерть мучительнее — быть разорванным тварями, или сожженным в огне. И еще — как непостижимы и удивительны люди: Виллем знал Роддо с Эрасмусом с детства, но и предположить не мог, что один из них окажется некромантом, а другой верит огнепоклонникам.

— Сэр Роддо, мой дорогой друг, спасибо, — благородный Эрасмус скривил подрагивающие губы в слабом подобии улыбки. — С таким другом, как вы, не надо даже врагов.

На честной физиономии сэра Роддо отразилось некоторое смущение.

— Если мне будет позволено, — заговорил наконец сэр Джонатан, — обменять жизнь моего омеги на свою…

— Не смей! — прервал его благородный Эрасмус и обернулся к Виллему: — Нет, милорд…

— Не позволено, — покачал головой Виллем и, более не колеблясь, приговорил: — Вы будете казнены, благородный Эрасмус, и примете смерть от меча, как и подобает омеге вашего происхождения, — он посмотрел на своих советников: — Мы не будем умножать зло, скармливая людей тварям, так же, как и не будем мучить ваше тело священным огнем. Ведь если бы сей огонь очищал души, то были бы мы сейчас окружены не нечистью, а ангелами небесными, — задумчиво добавил он.

И обнажил меч, приставляя его к горлу осужденного омеги. По лицу того пробежала дрожь, дыхание сбилось, а ясные глаза наполнились слезами.

— Молитесь, благородный Эрасмус, или же я сделаю это за вас.

— Я не буду прощаться, милорд, — зло усмехнулся Эрасмус в ответ, очевидно, справившись со своей слабостью, — встретимся этой же ночью, когда твари одолеют вас.

— Сомневаюсь, благородный Эрасмус, ведь на нашей стороне бог и светит солнце, а вы нисходите во тьму, — твердо сказал Виллем и отвел меч для замаха. — Скажите, когда будете готовы.

— Хотел бы я призвать бога на свою сторону с той же легкостью, Виллем, мой друг, — зашептал Эрасмус, закидывая голову и глядя на темный замковый свод и знамена под ним. — Но он только на своей стороне, поверьте. А моим солнцем всегда был и будет мой возлюбленный альфа. Прости, Джонатан. Я готов.

И Виллем, громко и четко произнеся молитву за грешную душу благородного омеги, отсек ему голову одним ударом.

***

Той же ночью, скидывая со стены карабкающуюся туда бессчетную нечисть, Виллем Корнский снова и снова вспоминал предсмертное предсказание Эрасмуса.

“Встретимся, — повторял он про себя, разрубая пламенеющим клинком очередную харю, — когда твари, — он замахивался и опускал меч, — одолеют вас”.

И вновь по кругу, одни и те же слова пульсировали в его сознании, теряя всякий смысл от бесконечных повторений.

Волна нечисти внезапно откатилась и занялась какими-то зловещими перегруппировками.

“Когда твари одолеют вас”, — подумал Виллем и прищурился, пытаясь магическим взором пронзить замыслы врагов рода человеческого.

— Виллем, — Роддо сжал его плечо, — если мы никогда не увидим рассвета… — он замолчал, словно погрузившись в пучины мрачных раздумий.

Виллем некоторое время ждал продолжения, а потом обернулся и положил свою руку поверх руки Роддо.

— Сэр Роддо, ваша дружба была одним из тех даров, что каждому человеку даются столь скупо и столь незаслуженно…

— А ваша для меня — единственным даром! — воскликнул Роддо с жаром.

И Виллем с улыбкой обнял его:

— Мы обязательно встретимся, мой друг. Там, где всегда светит солнце.

Нечисть снова подвалила к стенам, таща за собой огромных грязевых големов. Три уцелевшие пушки ударили по первому голему, снеся ему половину плеча. Голем, отвратно завывая, полез по стене, а когда достиг вершины, Виллем отрубил ему руку.

Ошметки мертвой плоти полетели фонтаном, и Виллем почувствовал, что задыхается от невыносимой вони и тяжести навалившихся тварей. “Какой омерзительный конец”, — подумал он.