Кому вершить суд. Повесть о Петре Красикове

— Извольте. Я принял на себя защиту Трегубова. Так скоро ли дело будет передано в суд?

— Как только закончим дознание. Честь имею. Днем позже позвонили из жандармского управления. Петр Ананьевич услышал бас жандармского полковника Невистова:

— Господин присяжный поверенный, нам стало известно, что у вас хранятся бумаги Трегубова об образовании, службе, семейном состоянии и прочие, каковые были оставлены вам господином Пешехоновым. Для завершения дознания нам необходимо их обозреть. В силу статьи триста семидесятой Устава прошу вас прибыть к нам с документами Трегубова. Жду в послеприсутственное время.

Петр Ананьевич открыл аккуратную небольшую книжицу «Устав уголовного судопроизводства», прочел статью триста семидесятую: «Если представится необходимость в получении бумаг, переданных присяжному поверенному с условием сохранить их в тайне, то следователь рассматривает их вместе с присяжным поверенным». Делать было нечего…

В парадном за массивной дверью стоял дежурный из нижних чинов. Громадного роста, с винтовкой, он едва заметно поворачивал голову в сторону входящего и провожал взглядом до самой канцелярии. Оказываясь здесь, человек с первого мгновенья чувствовал себя заподозренным и как бы просвеченным насквозь.

Письмоводитель, чересчур подвижный молодой человек в партикулярном платье, предложил господину присяжному поверенному подождать, а сам удалился развинченной походкой порочного отрока. У двери он оглянулся, по лицу его прошла судорога усмешки.

В появлении жандармского полковника Невистова тоже было свое значение. Неузнаваемо постаревший, столь грузный, что ему, должно быть, стоило усилий носить собственное тело, в синем мундире, едва сходящемся на животе, лакированных сапогах со шпорами, он проплыл мимо Красикова, даже не взглянув на него. На апоплексически-красном лице полковника с пепельно-серыми бакенбардами было выражение глубокой задумчивости. Ничего вокруг полковник не замечал. Внезапно он поднял голову и словно бы невзначай взглянул на Красикова. «Дело» тотчас было захлопнуто. Полковник вышел из-за перегородки, протянул Петру Ананьевичу руку.

— Вы, оказывается, уже здесь. — Невистов играл роль приятно удивленного человека. — Пунктуальны, господин Красиков!

— Я принес бумаги. — Петр Ананьевич погасил папиросу о дно пепельницы, уклонившись таким способом от рукопожатия, и спросил: — Угодно ли вам будет обозреть их сейчас?

— Угодно, милостивый государь, угодно. Пройдемте ко мне.

Они пошли по гулкому коридору с длинной цепью электрических лампочек под потолком. Жандарм — его как будто ничуть не обескуражило недружелюбие Красикова — любезно распахнул перед ним дверь своего кабинета. Петр Ананьевич тотчас узнал помещение, где два десятилетия тому назад его допрашивал полковник Шмаков. Здесь все было прежним. Лишь на месте портрета Александра III висело изображение Николая II, чья бородка очень проигрывала в сравнении с бородой прежнего императора.

Полковник Невистов грузно опустился в кресло за массивным столом, указал Красикову на стул. Заговорил:

— С трегубовским делом покончено. Можно хоть завтра передавать в Палату. Не завидую вам, Петр Ананьевич. Ох, не завидую!

— Это в каком же смысле?

— Да во всех, милостивый государь. Не угодно ли? — Полковник поставил на стол коробку сигар, проговорил расстроенно: — Недостает сил бросить.

Сердце стало пошаливать. Врачи настоятельно рекомендуют бросить. А вот не могу. Вам курение не вредит?

— Нет, на здоровье не жалуюсь.

— Весьма редкое явление по нынешним временам. И все же, позволю себе заметить, умеренность разумнее излишеств.

— Не заняться ли нам обозрением бумаг? — Петр Ананьевич положил на стол досье.

— Вы очень торопитесь?

— Я? Нет. Но ведь вы здесь не без дела сидите.

Полковник усмехнулся, взял досье. Дружелюбие жандарма таило в себе какой-то не улавливаемый пока расчет. Петр Ананьевич испытывал угнетающее чувство раздвоенности. Он сидел на том же месте, где когда-то отвечал на вопросы Шмакова. Но перед ним был другой жандармский полковник, всячески выказывавший расположенность к нему. Да и сам он тоже… Поддерживает легкий разговор, словно они с Невистовым не враги, а всего лишь процессуальные противники и противоборство их — не более чем разногласия защитника и следователя.

Полковник взглянул на него благосклонно:

— Петр Ананьевич, позвольте спросить, так сказать, неофициально, как это вы, такой видный в прошлом социал-демократ, и вдруг ведете такой… как бы вернее сказать… весьма благонадежный образ жизни: квартира из четырех комнат, молоденькая машинистка и прочее?

— Вижу, ваш интерес ко мне не иссякает, или, быть может, опять любопытство к психологическим загадкам?

— Помните? Тэк-с. Отличная у вас память, Петр Ананьевич. Не грех позавидовать. — Жандарм беззвучно засмеялся, трясясь расплывшимся телом. Глазки-полоски на рыхлых щеках заблестели. — Вы превосходный собеседник. Я бесконечно рад нашей встрече.

— Не пора ли, господин полковник, обозреть бумаги?