Кому вершить суд. Повесть о Петре Красикове

— Тэк-с, тэк-с… Торопитесь? Не смею задерживать. Не забывайте все же нашего разговора. У вас будет свидание с Трегубовым, подумайте. Мой телефон вам известен. Звоните.

VIII

Вместо предписанных законом трех дней дознание по делу Трегубова длилось около двух недель. Наконец кандидат на судебную должность, отвечавший обыкновенно по телефону из канцелярии Палаты, известил Красикова о поступлении дела. Случилось это лишь в середине октября. Написав два прошения, одно — о допуске его к участию в процессе в качестве защитника, второе — о разрешении свидания с подзащитным, Петр Ананьевич отправился на Литейный.

Над парадной, по обыкновению закрытой, дверью на стене бело-розового здания Судебной палаты символом судейской мудрости был запечатлен в барельефе Соломонов суд: древний иудейский царь, слева и справа от него — две женщины, на переднем плане — обнаженный юноша-воин с мечом в одной руке и схваченным за ноги младенцем — в другой. Согласно преданию, каждая из женщин доказывала, что она мать ребенка. Выслушав их, Соломон Мудрый объявил свое решение: младенца разрубить пополам, чтобы обеим досталось по равной части. Едва юноша занес меч, как одна из женщин крикнула: «Остановитесь! Пусть он достанется сопернице, но не убивайте дитя». И тогда Соломон обратился к ней: «Ты — мать. Да будет дитя твоим!»

Петр Ананьевич вошел через боковую дверь. Отдал служителю котелок и пальто и поднялся на второй этаж. Ему нужен был кабинет члена второго уголовного департамента барона Рауш фон Траубенберга. Лишь в самом конце коридора на высокой дубовой двери с медной ручкой увидел он искомую табличку. Постучался.

— Входите! — донеслось из кабинета. — Входите же!

Наискосок от двери к столу пролегла ковровая дорожка, зеленая с красной каймой. За столом сидел сухонький господин с морщинистым стариковским лицом и совершенно лысым черепом. Был он в синем вицмундире, с Анной на шее и Владимиром на груди. Красиков положил перед ним оба прошения. Барон взял их, пробежал взглядом и поднял на посетителя светло-голубые, обесцвеченные возрастом глаза.

— Вы будете защищать Трегубова?

— Ко мне обратились.

— Странно. — Барон пожевал губами. — Присяжный поверенный Красиков? Э-э… Не слышал.

— Не беда, господин барон. Еще услышите.

— Вы так думаете? Э-э… От меня вам что угодно? Подписать прошения? Э-э… пожалуйста. — Он быстро написал по нескольку слов на бумагах, поставил замысловатые подписи. — Да, господин… э-э… Красиков. Попрошу не опаздывать в заседание. Я противник отложения дел. Вашему же брату, присяжным поверенным, особливо молодым, вечно времени недостает. Голова кружится от гонораров.

— Я буду вовремя, господин барон.

— Не смею больше задерживать.

Литовский замок, тюрьма, где содержался Трегубов, находился около Мойки и Никольского канала. Именно сюда его самого препроводили в шестом году, когда он был схвачен с Еленой Дмитриевной на Английском проспекте в помещении Союза горных инженеров.

В том, что он подъехал к Литовскому замку на извозчике с пропуском за подписью председателя Судебной палаты и гербом Российской империи в правом верхнем углу и удостоверением присяжного поверенного, было нечто противоестественное. Он, большевик Красиков, — по эту сторону тюремного забора, а «энес» Трегубов — в застенке. Он двинулся не к полосатой черно-бело-оранжевой двери у тюремных ворот, а свернул к невысокому парапету у канала. Пошел дождь, и темная вода между отвесными гранитными стенами едва заметно пузырилась.

Михаилу предъявлено обвинение по статьям Уложения, предполагающим ссылку на поселение. Жандармский полковник ведет беспроигрышную игру: либо — доход финансовый, либо, на худой конец, — поощрение по службе.

Ссылка на поселение… Глупо. Глупее не придумаешь. Елена Дмитриевна и тифлисские большевики тоже сосланы царским судом в Сибирь. Быть, может, Михаилу полезно вкусить «милостивости» царского суда? Быть может, это несколько просветлило бы его разум? Но что в таком случае делать защитнику? Какую справедливость отстаивать?

Пальто промокло насквозь. Портфель блестел от воды, как лакированный. Петр Ананьевич пересек булыжную мостовую, постучал в окошко.

Тюремная канцелярия помещалась в небольшом деревянном строении, прилепившемся к кирпичному забору. Дежурный прапорщик, немолодой, с печатью усталого безразличия на лице, прослуживший в сем заведении, должно быть, многие годы, заглянул в бумаги, поднял сонные глаза на Красикова, и они вдруг словно бы ожили. И Петру Ананьевичу глаза эти показались знакомыми. «Неужели с шестого года здесь?» — подумал он.

Прапорщик еще пристальнее вгляделся в него и зычно крикнул:

— Павленков! Проводи в семнадцатую. Идите за солдатом, господин Красиков. — Он указал глазами на дверь во двор.

Минуту спустя Петр Ананьевич был уже в тюремном корпусе. По стенам коридора выстроились провалы дверей с отверстиями-глазками и написанными белой краской номерами. Красикова сопровождал надзиратель с ефрейторскими лычками на погонах.