Конь бледный

– Заткнись! Люди на войне выжили, в концлагерях – а ты тут истерику устраиваешь! Еда есть, крыша над головой, оружие – чего орешь?! Случилось так, как случилось, ничего уже не изменить, так надо жить! Нам каждый человек дорог, каждый мужчина, каждая женщина! Что, лучше лечь и помереть?! Разберемся, куда попали, устроим свою жизнь, а там… там посмотрим! Всем утереть слезы! Тимохина, организуй дежурства на стене! К вечеру чтобы представила список личного состава, график дежурств! Все женщины в твоем распоряжении, если кто-то откажется подчиняться – говоришь мне. Предупреждаю – те, кто не будет подчиняться, отправятся за стену! Да, да – сейчас не до миндальничанья – не хотите подчиняться – вон! К дикарям! Возражения есть?

Конкин обвел тяжелым взглядом притихший зал, женщин, утиравших глаза, и удовлетворенно кивнул:

– Возражений нет. Мужчины, за мной.

* * *

– Почему это он тебя выбрал в замы, а? Что, обслужила как следует? За щеку взяла, как обычно, да? – Бродина подбоченилась, прищурила глаза и презрительно сплюнула. – Молодая, да ранняя! Может, расскажешь, что как он любит?! Сверху или снизу? Будем знать, как к нему подлизаться!

– Ага, подлизаться! – хохотнула Мезенцева, почесывая крупный, обтянутый форменной юбкой зад. – Полижем и тоже сделаемся замами!

– Вы слышали, что сказал Конкин? – Настя была спокойна, хотя это давалось ей с трудом, и по лицу пошли красные пятна. – Он вам башки оторвет!

– Как бы мы сами ему не оторвали! – визгливо крикнула Мезенцева, похлопав по деревянному прикладу автомата. – Мужиков десять, а нас вона сколько! Правильно, бабоньки?! А что – власть в свои руки, мужики пусть нам прислуживают, а то и с местными договоримся! С оружием – мы сами мужики! А ты пошла нахрен, Настька! Иди, отсоси своему майору! Думала, не знаем, как ты с ним милуешься, от живого мужа-то?! С-с-сука! Проститутка! Гляди, что будет, с-сука! Кланяйся, блин!

Мезенцева передернула затвор «калашникова», и длинная очередь ушла поверх голов, прямо в небо. В толпе кто-то взвизгнул, женщины бросились в стороны, на месте остались стоять только Мезенцева, Бродина и Настя – бледная как мел.

Мезенцева хотела что-то сказать, повела стволом, взяв ниже, прямо поперек живота Тимохиной, но тут случилось то, чего никто не ожидал, – захлопали огромные крылья, раздался дикий рев, вой, будто во двор ворвалась электричка.

Огромное существо, раскрашенное ярко – в красные и синие цвета, кривясь на один бок, падало как подбитый в бою истребитель. Беспомощно хлопая перебитым крылом, мотая перерезанной чешуйчатой половинкой широкого полотнища, дракон врезался в мощенный брусчаткой двор, проехал по камню метров десять, прежде чем остановился, и еще раз взревел, да так, что у Насти заложило уши.

Всадник, что сидел на спине дракона, не удержался во время слишком жесткой посадки, а точнее, падения, и его, как из катапульты, метнуло вперед, прямо в стену котельной.

Шлепок! Будто шмякнули мешок песка, хруст… и все кончено. С наездником кончено. А вот дракон – тот остался относительно цел и при том при всем был очень, очень сердит. Смерть седока, с которым он был связан ментальными нитями, не просто его расстроила – он впал в безумие, не рассуждая, не думая, одержимый одним желанием – убить всех, кто причинил ему боль! Всем, кто убил его половинку, его человеческого напарника, с которым он жил бок о бок долгие годы, летал в небе, который вырос и возмужал на его глазах!

Смерть! Смерть всем!

Прежде чем сгореть в огне, от которого плавится даже металл, Мезенцева успела всадить в дракона весь магазин. Пули калибра 7.62 из старого, проверенного годами «калашникова» прошивают, как картонный, любой бронежилет, кроме бронежилета четвертого класса защиты, с титановыми пластинами на груди. Что для «калашникова» какой-то дракон с его смешными, раскрашенными в попугайские цвета хитиновыми пластинами, безболезненно выдерживающими удар стрелы или дротика?

Тяжелые пули разорвали грудь дракона, как если бы она была сделана из пластилина, раздробили кости грудины, разорвали два сердца, нагнетающие кровь в кровеносную систему летающего монстра, размозжили легкие, прогоняющие сквозь себя невероятные объемы богатого кислородом воздуха.

Но охранница опоздала. Две железы, расположенные в носовой части морды, уже накачали необходимое давление воздуха и с силой выбросили из себя две желто-зеленые струи, похожие на две узкие, тонкие, гадкого вида сопли, высморканные невоспитанным дворовым мальчишкой. Эти струи пересеклись в воздухе, метрах в пяти от дракона, и мгновенно воспламенились, озарив двор яркой, как электросварка, вспышкой!

Соединившиеся струи полетели вперед огненной рекой, и длина реки была больше пятнадцати метров. Самый настоящий живой огнемет.

– А-а-а-а-а-а… – успела крикнуть Мезенцева, и крик ее захлебнулся в гудящем, шипящем пламени, воняющем серой и почему-то тухлым мясом. Возможно, это был запах горящей охранницы, труп которой шипел и потрескивал, извиваясь на старых, вытертых тысячами ног камнях тюрьмы.