Конь бледный (СИ)

— Зачем? Никто не сможет его взять! Сейчас Самойлин нагонит своих отморозков полон кабинет, Головченко спрячется в комнате отдыха — она бронирована, а когда тебя возьмут — появится оттуда, и будет смотреть, как тебя режут. Не ты первый, не ты последний! Он любит посмотреть, да и поучаствовать!

— Пошли, — Николай дернул Прохоренко за шиворот, и тот взлетел, будто был сделан из картона. — Выходим.

Они вышли, и Прохоренко вскрикнул, увидел, что случилось с оперативниками. Он снова побелел, как тогда, когда Зимин обещал отрезать ему гениталии.

Прохоренко был негодяем, но не дураком, и прекрасно понимал, что человек, сотворивший такое, не оставит его в живых. И при всем при этом, все-таки надеялся на чудо, например на то, что в кабинете Головченко Самойлин, зверюга почище этого парня, размажет майора по ковру тонким слоем дерьма. И тогда Прохоренко будет жить! Ведь не сам же он привел Зимина в кабинет! Притом — предупредил начальство об опасности! Сделал все, как полагается! Ведь зачтут же! Зачтут?

Зимин подобрал с пола еще один пистолет, взял из рук мертвого коллектора короткоствольный помповый дробовик. Проверил наличие патронов. По карманам коллекторов нашлись еще четыре магазина к «макарову», и с десятка два патронов с картечью для помповика. Рассовал все по своим карманам, не выпуская Прохоренко из вида, взял дробовик наперевес и бросил пленнику связку ключей:

— Открывай!

За дверью стояли пятеро встревоженных парней из числе работников колл-центра, и девушка — беловолосая, пухлая. Они встретили Прохоренко удивленными взглядами, ошеломленно поглядывая то на него, то на человека с дробовиком в руках, а когда раздался первый выстрел и упал один из парней — забрызгав кровью коллег — закричали, завизжали, бросились бежать под укрытие прозрачных пластиковых стен.

Зимин толкнул стволом онемевшего Прохоренко, и тот прошел к центру зала, шагая, как на расстрел. Но его в этот раз не расстреляли.

Зимин шел, ловя стволом фигуры мечущихся люди, и каждый выстрел его был в цель. По-другому быть и не могло. Заряд картечи гарантированно нашпиговывает незащищенное тело человека десятком свинцовым шариков, каждый из которых сам по себе — пуля. Не нужно особо и целиться. Не нужно задумываться — куда попадет. Все равно попадет. Все равно ранит, или убьет. Направил дробовик в сторону визжащего, мечущегося комка страха, нажал на спуск — готово! Как в игре. Как в кино. Но только — жизнь.

Если не убил сразу — всегда можно довершить начатое. Закон — не оставляй за спиной раненого противника!

— Аааа! — миловидная девушка в короткой юбке вскинула руки, будто они могли закрыть ее от свинцового дождя. Мелькнула мысль — может она и звонила Валюхе? Угрожала, обещала, что Нюську будут насиловать?

Выстрел! Оглушительный в замкнутом помещении, хлесткий. Запах сгоревшего пороха и крови. Руку девчонки срезало, как ножом. Вместо лица — кровавая каша.

Парень бросился вперед, замахиваясь стулом. Не добежал, развороченная грудь не способствует бегу. Задергался на полу, хрипя и булькая.

Беловолосая пухлая девица беспрерывно визжит, как свинья, которую тащат на забой. Выстрел прервал визг, и теперь слышен только клекот, свист выходящего из разорванной шеи воздуха.

Зимин шел, и методично расстреливал всех, кто был в комнате. Холодный, смертоносный, как Терминатор.

Да он и не был сейчас человеком. Бездумная машина убийства, никаких человеческих чувств. Не было их, чувств. Перед ним — мишени. Враги, которых нужно уничтожить, враги, которые превращают в ад жизнь мирных людей. «Бородачи», которых нужно убить, чтобы они не убивали мирных людей.

Да, он сошел с ума. Почти так же, как сходят обычные люди — потихоньку, годами, незаметно превращаясь из нормального человека в существо, рядом с которым трудно, практически невозможно жить. В существо, которое во всех окружающих видит врагов, подозревает всех от мала до велика в том, что они строят козни и желают ему смерти. Так, да не так.

Зимин сошел с ума тоже не сразу — годы стресса, контузия, смерть сестры — все это объединилось вместе, и то, что он сейчас делал, казалось ему правильным, и единственно возможным. Если бы после смерти Валентины прошло какое-то время, достаточное, чтобы он привык к мысли о ее гибели, если бы он только что не вернулся оттуда, откуда вернулся, и где жизнь не стоит и ломаного гроша — возможно, все было бы по-другому. Но случилось так, как случилось. И теперь изменить ничего уже нельзя.

Он добивал раненых ножом, глядя в тускнеющие глаза жертвы, и не испытывая ни малейшей жалости.

Когда резал горло очередной девушке — в ушах звучал голос той, кто звонил ночью, обещая отправить Нюську в турецкий бордель.

Когда убивал парней — не испытывал ничего, кроме удовлетворения хорошо сделанной работой, стараясь лишь не забрызгаться кровью. Впереди — самое главное, нужно пройти через турникет и не вызвать подозрения у охранников. Если это возможно, конечно. Если их не сочли нужным предупредить.