Конь бледный (СИ)

— Покончила с собой твоя сестренка, — мрачно, дребезжащим голосом сказал Иван Сергеевич, бывший учитель математики, из третьего подъезда. — Утром сегодня схоронили. Вот с поминок идем, Ниночка поминки делает. Крепись, Коля…

Николай больше уже ничего не слышал. Он рванулся вперед, в подъезд, знакомый, как свои пять пальцев, пробежал по ступеням (ровно семьдесят пять на каждом лестничном пролете), и взлетел на пятый этаж. Валя скупила тут сразу три квартиры, объединила их в одну — блажь, конечно, но с другой стороны — он ее понимал. Родительская квартира — память. Она сейчас дом строила, но увязла в строительстве, с деньгами что-то лихорадить стало — в подробности не вдавался, бизнес — это не его дело. Она всем рулит, ей виднее.

Открытая дверь, запах щей, на столах — кутья, как и положено на поминках. Портрет Вали — молодой, улыбающейся, веселой.

Он помнил это фото — семь лет назад, вернувшись из очередной командировки, позвал Вальку с Нюськой погулять в городской парк. Катались на лодках, на каруселях, сидели в кафе, ели мороженое, разговаривали. Валька тогда пыталась ему впарить очередную претендентку на руку и сердце — врача-косметолога из салона красоты. Молодая женщина, приятная, фигуристая — они встречались около года, даже пожили вместе в квартире Николая, пока он не улетел в командировку. Вернулся через два месяца — записка, и ключи: «Прости, но такая жизнь не для меня. Мне нужен муж дома». Он ей больше не звонил. Права она, что поделаешь?

Негромкие голоса, незнакомые лица — кто они, эти люди? Зачем тут? Суетятся, какие-то женщины ходят, разливают борщ, компот. Отвратительный приторный компот, коричневый, как глина, в которую закапывают покойников.

Николай ненавидел этот компот. Он возненавидел его на поминках родителей, и ненавидел всю жизнь, как символ смерти, тлена, как символ разрушения счастья.

Нюська сидела с угла стола — молоденькая, красивая, и потухшая. Черный платок, напяленный кем-то из бабулек-организаторов, контрастировал с блузкой и серыми брюками, светлыми, почти белыми. Валька ненавидела черный цвет, искореняя его везде, где можно, и приучила к тому свою дочь. Он для нее был символом смерти и напоминанием.

Когда Николай вошел в двери, бормотанье стихло, и все оборотились к нему, как и соседи пять минут назад, на улице. Они будто чего-то ждали — лица, глаза, любопытство и сочувствие — искреннее, и напускное. На поминках всегда бывают люди, которые желают на халяву поесть. Русский обычай это поощряет — чем больше знакомых и незнакомых помянут покойника, тем легче ему будет на том свете. С чего решили, что именно так и будет — неизвестно. Просто решили, и все. Видимо — так легче принять факт того, что близкий тебе человек уже никогда не вернется назад, не сядет в свое любимое кресло, не обнимет, не прижмет к груди. Ни-ког-да. Страшное слово…

Нюська заметила его самой последней, она будто впала в ступор, глядя перед собой в пространство, а когда заметила — сорвалась с места, уронив стул, и бросилась к Николаю, ударив его кулаками по груди:

— Будь ты проклят! Проклят! Где ты был?! Где ты был, когда мама умирала?! Почему не защитил ее?! Почему?! Ты ведь говорил, что не дашь ее в обиду! Что всех за нее порвешь! А ты… а ты…

Она захлебнулась слезами, побелевший Николай обхватил ее за плечи, яростным, кинжальным взглядом обведя комнату по кругу. Глаза сразу потупились, взгляды уткнулись в чашки — люди сделали вид, что ничего не заметили. И тогда Николай увлек девушку в другую комнату — благо, что их было тут предостаточно.

Взгляд разведчика автоматически отметил, что в квартире неожиданно пусто — Валя любила загромождать комнаты диванчиками, диванами, тахтами, пуфиками и всякой такой мещанской ерундой, смеясь говорила, что настрадалась в детстве, когда он сталкивал ее с единственного дивана напротив телевизора, и теперь отыгрывается за всю свою юность.

А еще она любила картины — скупала всякую дребедень, мня себя маститым искусствоведом — наивная, ей всучивали всякую мазню, то «под Айвазовского», то «под Врубеля», и она искренне считала, что этот кич стоит своих денег, и что ее вложение с каждым днем растет в цене. Как ни странно — ей везло, и картины, которые Николай считал совершеннейшей дрянью, вдруг кто-то покупал, и прибыль, бывало, составляла тысячи процентов.

«Дурочкам везет!» — смеялся он, а Валя лишь хохотала и норовила выдать ему пендаля — «высокие братские отношения!» — как однажды хихикая определила Нюська.

Не было и каминных часов, купленных Валей где-то в деревне, совершенно случайно и глупо — зашла купить молока и увидела эту монументальную штуку, покрыткую куриным пометом. Отремонтировали, отчистили — ей предлагали за них пять тысяч баксов, но Валя не отдала, считая, что часы стоят гораздо дороже. Скорее всего, так и было.

Тут же заметил разбитое, перекошенное пластиковое окно — по нему будто кто-то ударил — со всего размаха, тяжелым табуретом, проламывая сразу помутневший прозрачный пластик.