Конь вороной

Без пяти минут час. Я жду… Я вижу: в четвертом вагоне от паровоза блеснула искра. Она блеснула, потом погасла. Потом вдруг вспыхнуло пламя. Раздался гул, глухой и короткий. И сейчас же, взметая щепки, из вагона вырвался смерч. Он фонтаном взвился до небес и расплылся продолговатым, огненно-желтым, огромным кольцом. Это кольцо застыло. Оно повисло над лесом, грозный и всевидящий глаз.

Засвистели осколки… Я не пытался уйти. Ноги вросли в холодную землю. Я ждал конца. Я ждал последнего взрыва. Зачем? Я не знаю… Я хочу и не умею сказать.

8 февраля.

Мое окно выходит во двор. Пейзаж – мусорная яма и сосульки на водосточной трубе. Полумрак даже в полдень. Зловоние даже в мороз. И это Москва?

Издали, в лесу и в походе, Москва сияла путеводной звездой. Ну вот я в Москве. Светлый праздник? Нет, будни. Будни – утренний самовар, будни – серая Пелагея Петровна, будни – Пречистенка и Арбат. Трудно жить без «возвышающего обмана». Еще труднее бороться. Груша боролась за жизнь. За что я борюсь?

Я не верю в «программы» и, разумеется, не верю «вождям». Я тоже борюсь за жизнь, за право жить на земле. Борюсь как зверь – когтями, зубами, кровью… Я сказал: «на земле». Неправда. Не на земле, а в России, только в России. Пусть будни. Пусть мусорная яма. Пусть полумрак. Но это свое и родное. Как своя и родная Ольга.

9 февраля.

Мы сидим на Страстном бульваре. Сумерки. В переулках ветер. Зажигаются фонари. Федя сплевывает:

– А я, господин полковник, «товарища» вывел в расход.

– Что ты, Федя? В Москве?…

– Так точно. В Москве. Начальник мой, Соболь ему фамилия.

– Когда?

– Да ночью сегодня. Узнал я, что он на Девичьем Поле живет. Вот и поджидаю в воротах, вроде будто грабитель. Никого. Хоть шаром покати. Вдруг гляжу: семенит, разбойник, ногами. Ну, я вышел, шапку с него сорвал да наганом хвать по затылку. Он и сел. Я с него шубу снимаю, а он вытаращил глаза и бормочет: «Ковалев… Ковалев…» Это, стало быть, я. Ну, я его, понятно, пришил.

– И ограбил?

– Неужели, по-вашему, добру пропадать?… А утром, на службе, скандал: «Товарищ Соболь убит… в видах ограбления». Я заикнулся: «Товарищи, а может быть, белогвардейцы?» Какой там… Ведь неприятность, если белогвардейцы: недоглядели. А тут еще этот взрыв… Хлопот полон рот. Насилу освободился. Не пускали. Хотели, чтобы я убийцу ловил.

Он ухмыляется. Он и здесь играет в «акульку», – без проигрыша, конечно. Вот уж поистине безоблачная душа.

10 февраля.

Сегодня день моего рождения. Я, конечно, забыл о нем. Но Федя вспомнил и поднес мне «картинку». На «картинке» красками нарисован букет. Цветы перевязаны розовой лентой. На ленте стишок:

Поздравляют вас бандиты
И желают счастья вам,
Вы отец наш знаменитый
На страх гадам и бесам.

Под «стишком» каллиграфически написанный адрес Ольги: Молчановский переулок, 10. Федя узнал его в Вечека… Я нашел Ольгу. Я счастлив.

– Спасибо, Федя… Но почему же «отец», да еще «знаменитый»?

– Знаменитый, потому что прославились в Бобруйске и Ржеве, а отец…

Он сморкается в шелковый, «покупленный», конечно, платок. Потом говорит, моргая единственным глазом:

– А отец, потому что… потому что не погнушались нами…

11 февраля.

Она вскрикнула и отступила назад. И, не садясь и не предлагая мне сесть, сказала:

– Жорж, ты – бандит?

Я взглянул на нее. Вот черное, закрытое доверху платье. Вот узкая, без колец, рука. Она острижена. В ней что-то чуждое мне. Монашенка? Или… или… Нет, не может этого быть.

– А ты? Кто ты такая?

Она отвечает твердо:

– Я – коммунистка.

Я сел. Я только теперь заметил, что в комнате нет ничего: стол, кровать и два стула. На стене портрет Маркса.

– Ты – бандит?

– Да, я бандит.

– Белогвардеец?

– Белогвардеец.

– Наемник Антанты?

Зачем казенные, заученные слова? Я холодно говорю:

– Меня нельзя купить, Ольга.

– Так для чего?… Почему?…

Она всплеснула руками. Она силится и не может понять… Я тоже.

12 февраля.

Ольга взволнованно говорит:

– Жорж… Ведь ты боролся для революции. Скажи правду, разве вы совершили ее? Ведь мы низвергли царя. Ведь мы завоевали свободу…

– Ольга, не говори о свободе.

– Ведь мы восстановили Россию…

– Не говори о России.

– Почему?

– Потому что свободы нет. Потому что России нет.

– Свободы нет?… А вы? Не вешаете? Не расстреливаете? Не жжете? России нет? А вы? Не ходите по чужим передним?

– Ольга, молчи.

Она встала. Ее глаза потемнели. Она рукой стучит по столу:

– Что для вас народные слезы и кровь? Что для вас справедливость? Вы родину любите для себя. Вы свободу цените только вашу… И вы не видите, что рушится старый мир… Нет… Вы предали революцию… Вы изменили России… Вы враги… Слышишь, Жорж, ты мой враг…

Я тоже встаю.

– Что же, Ольга? Донеси на меня.

– Что ты? Господи, что ты, Жорж?…

Она закрыла лицо и плачет. Кто это? Ольга?… И где я? В келье? В скиту? И зачем этот образ – в золоченой раме портрет?… Я слышу – она говорит сквозь слезы:

– Жорж… Жорж… Зачем ты пришел?

13 февраля.