Оруженосец, к которому он обращался, поклонился и поспешил вон. Паллантид остался у постели короля. Между тем снаружи ревели трубы, грохотали барабаны, взлетал к рассветному небу гомон многих тысяч людей. Спустя некоторое время вернулся оруженосец и привел с собой человека, о котором говорил Паллантид, — высокого, широкоплечего воина, могучим сложением напоминавшего самого короля. У него даже были такие же густые черные волосы, но тем сходство и ограничивалось: в отличие от Конана, Валанн был сероглаз и совершенно не походил на него чертами лица.
— Внезапная болезнь сразила короля, — кратко пояснил ему Паллантид. — Тебе оказана великая честь: ты наденешь его доспехи и поскачешь в них во главе войск. Никто из воинов не должен знать, что не сам король ведет их вперед!
— За подобную честь и жизнь не жалко отдать, — потрясенно заикаясь, пробормотал Валанн. — Коли будет на то воля пресветлого Митры… А я уж не подведу!
И вот на глазах поверженного короля, в горящем взгляде которого мешались бессильная ярость и унижение, раздиравшие ему сердце, оруженосцы сняли с Валанна шлем, поножи и кольчугу, чтобы взамен того обрядить его в Конановы вороненые латы и рыцарский шлем с забралом и черным плюмажем, венчавшим навершие, сделанное в виде крылатого дракона. Поверх лат накинули шелковую мантию с золотыми королевскими львами, вышитыми на груди, и в завершение опоясали Валанна широким мечом с дорогими камнями на рукояти, что висел в парчовых ножнах на ремне с золотой пряжкой.
Слаженно трудились оруженосцы, а за стенами шатра перекликались трубы, звенело оружие и разносился низкий гортанный рев: полк за полком выстраивался для боя…
И вот уже полностью снаряженный Валанн преклонил колена и склонил увенчанную плюмажем голову перед королем, недвижно лежавшим в постели.
— Государь мой, — сказал он, — да не попустит Митра, чтобы я обесчестил доспехи, доверенные мне нынче!
— Принеси мне голову Тараска, и я сделаю тебя бароном! — прозвучало в ответ.
Страдание сорвало с Конана тонкий налет цивилизованности, обнажив истинные черты. Он яростно скрипел зубами, глаза его кровожадно горели — сущий варвар, только что спустившийся с киммерийских холмов.
3
И содрогнулись утесы…
Когда из королевского шатра появился исполин в черной броне, аквилонское войско уже стояло в полной готовности — длинные, плечом к плечу сомкнутые шеренги пеших копейщиков и всадников, закованных в блестящую сталь.
Когда же он вскочил в седло вороного жеребца, с трудом удерживаемого четверкой оруженосцев, войско разразилось восторженным ревом, от которого вздрогнули горы. Рыцари в позолоченных латах, копейщики в кольчугах и шлемах, лучники в кожаных камзолах, с длинными луками, зажатыми в левой руке, — все они, потрясая оружием, громовым кличем приветствовали своего воинственного короля.
Войско на другом берегу тем временем не спеша спускалось по отлогому склону к реке. Пряди утреннего тумана завивались вокруг копыт, и мерцала сквозь туман стальная броня.
Аквилонское войско так же не спеша двинулось навстречу врагу. Размеренный шаг покрытых панцирями коней сотрясал землю. Утренний ветер расправлял шелковые складки знамен; длинные пики щетинились, словно густой лес; пестрели флажки, развевавшиеся у наконечников.
Королевский шатер осталось охранять лишь несколько суровых воинов, закаленных битвами и умевших держать язык за зубами. Остался с Конаном и юный оруженосец: он стоял у двери, выглядывая наружу сквозь узкую щелку. Кроме горстки посвященных, о том, что на громадном жеребце во главе полков скакал вовсе не Конан, во всем многотысячном войске не ведала ни одна живая душа.
Силы аквилонцев были выстроены в обычном для них порядке. В середине помещался ударный кулак — тяжеловооруженные рыцари, по бокам двигались конные латники, усиленные копейщиками и стрелками. Стрелками в аквилонской армии были боссонцы из западных провинций страны — невысокие крепкие люди в кожаных куртках и железных шлемах.
Немедийцы двигались подобным же строем. Два войска приближались к реке, постепенно выдвигая фланги вперед. В центре аквилонского войска, над головой рослого всадника, закованного в вороненую сталь, трепетало и билось королевское знамя — золотые львы на черном поле.
Сам же король Конан стонал от душевной муки на постели в своем шатре, и языческие проклятия сыпались с его языка.
— Войска сходятся, государь, — глядя в щелку, рассказывал ему оруженосец. — Слышишь, трубы гремят? Восходящее солнце слепит мне глаза, отражаясь от шлемов и наконечников копий… Река кажется алой, и, видит небо, ей в самом деле суждено покраснеть еще до вечера!.. Вот вступили на берег… тучи жалящих стрел закрывают солнце, государь!
Отлично, лучники! Верх за боссонцами! Слышишь, как кричат?
И действительно, перекрывая рев труб и лязг доспехов, издалека долетел слитный грозный крик, с которым боссонцы одновременно натягивали и спускали тетивы.