Конечная – Бельц

После этого я решил бежать из этих мест и от своего проклятого дара. Я нанялся на траулер, который отправлялся на норвежские банки. На Шпицберген. Я хотел уехать как можно дальше. Так я объехал весь мир. Работа была трудная, часто опасная, но моя тревога таяла с каждой неделей. Мне больше не снились сны. Не было и видений. Я обрел свободу. Единственное, о чем я думал, – о тралах с крилем и нототенией, которые нужно то и дело поднимать на борт. Если бы я мог, я занимался бы этим делом всю жизнь. А потом уехал бы на Маврикий. Но однажды я получил телеграмму: умерла моя мать. Я еле успел вернуться к похоронам. Брату было шестнадцать, и я не мог оставить его одного. Мы переехали жить сюда, на Бельц, приобрели небольшое судно. Мы вкалывали до седьмого пота – у меня уже был опыт, а он быстро учился.

Когда я вернулся в эти края, у меня снова начались головные боли. Сон опять стал тревожным. Я иногда чувствовал чье-то присутствие и трупный запах. Мы с братом два года ловили рыбу. Однажды мы вышли в море в шторм – волны четыре метра. Я стоял у штурвала, а Жан – у трала. Судно накрыло волной. Это длилось всего секунду. Он был там, тащил трал, а секунду спустя – уже никого, только тросы извивались, как ужи. Я кинулся туда. Было темно, а в такую погоду упасть за борт – это конец. Я сбросил тросы трала, чтобы судно могло свободнее маневрировать, сделал полуоборот, кружил по воде на малой скорости, слушая волны и выкрикивая его имя. И тут я увидел желтое пятно – плащ брата. Я повернул на другой галс, чтобы подобраться к нему поближе, но не слишком близко, чтобы он не попал под винт. Я опустил багор за борт, кричал. Думал, у меня ничего не получится. Упадешь за борт – и ты покойник. Таков закон. Но в тот момент мне было плевать на закон. Я тыкал и тыкал багром. Тыкал и орал. И тут случилось что-то невероятное. Я что-то почувствовал. Сопротивление. Я потянул и увидел его руку, которая держалась за крюк. Разве такое возможно? Господи, я его загарпунил. Нагнулся и вытащил его на борт. Он весил вдвое больше, чем на самом деле, и я даже подумал, что погибну вместе с ним. Я его поднял, и – хочешь верь, хочешь нет – он был жив. Весь синий. Полные легкие воды. Но живой. Истинное чудо. Он должен был умереть. И между нами говоря, может, это было бы к лучшему…

Я с остервенением тряс его, чтобы выпустить всю воду, что он набрал в легкие. Судно болтало на волнах, как ореховую скорлупку, когда я внезапно увидел в лунном свете какую-то тень. Я стоял на коленях, совершенно без сил. Она появилась на носу корабля и шла ко мне тяжелым шагом. Огромная. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять. Меня не нужно было с ним знакомить. Я видел Анку в своих снах. Я его много раз хоронил в глубине памяти, и вот он предстал передо мной. Я окаменел. Невольно прижал к себе Жана. Тогда Анку вытянул руку и схватил моего брата за рукав плаща. Глухим голосом, как будто доносящимся из колодца, он сказал, что Жан принадлежит ему. Я крикнул, что он дышит, что он не умер. Тогда он заявил, что я вор. Сказал, что он должен был умереть, а я его украл. Я схватил багор и метнул его, как дротик. И почувствовал жестокую боль в руке: ее как будто зажали в тиски. А еще – отвратительный запах, как от гниющего трупа животного. Увидел пустые глазницы, висящую клочьями плоть, безобразное лицо. Он поднял меня над палубой и заявил, что брат принадлежит ему, а если я хочу, чтобы он жил, то должен занять его место.

Я врезал ему изо всех сил, но кулак попал в пустоту. Он отшвырнул меня, словно скомканный лист бумаги. Я ударился о планширь и услышал, как хрустнули мои кости. Потом я сгреб в охапку брата, который только начал приходить в сознание. Эта мерзкая тварь подняла его с палубы так легко, как будто сорвала цветок в саду, – и выбросила за борт. Я видел, как он летел по воздуху, и его плащ хлопал на ветру. До конца жизни этого не забуду. Потом я потерял сознание, а когда очнулся, у меня были раны на голове и сломаны два ребра. Судно кружило по волнам. Волны разбивались о палубу. Жана не было.

Когда я вернулся в порт, то беспробудно запил на три недели. Парни приходили меня навестить. Ле Коз, Жюэль, Жюган… Но я их выгонял. Бросался в них пивными бутылками. А потом я скатился ниже некуда. Не мог даже ступить ногой на палубу траулера. Даже мысль о том, чтобы выйти в море, вызывала у меня тошноту. Я продал судно, продал дом. И поселился здесь. Тут неплохо. Никто меня не трогал. Они знали мою историю. По крайней мере, некоторые. Большинство считает, что мой брат погиб в море и у меня от этого крыша поехала. Всей правды они не знают, но так даже лучше.

Во время длинного монолога Папу Марк вертел в руках банку пива, не произнося ни слова. Наверное, Папу впервые об этом кому-то рассказывал. Почему именно ему он доверился? Наверное, потому, что он такой же несчастный, и это их объединяет. У Марка возникло ощущение, что он тоже скатился ниже некуда. Он по собственной воле увяз в болоте, которое с каждым днем засасывало его все больше.