Конечная История (СИ)

   Публика неистовствовала. Аполлон покорнейше повторил на бис, но уже только на тротуар, и, развернувшись, скрылся с приставленной к подбородку уткой со свой сцены. Публика еще долго продолжала неистовствовать...

XVII

   В любом кошмаре даже таком, в каком благими намерениями одного оказались жители Серебряного Города, всегда найдется какая-нибудь мелочь, способная ослабить гнет обстоятельств. К сожалению, как уже когда-то говорилось, никто в призрачном го­роде не искал или не замечал ничего подобного. Мы же, надеюсь, еще не скованные проклятием однообразной серой скуки, можем найти достаточно, чтобы не слиться с этим ужасом.

   Когда-то давно (читатель наверняка даже и не помнит), когда мы пробирались сквозь бредни Д'Эрмиона, была упомянута некая таинственная Глафирна. Наверное, это очень нелепо, что мы решили вспомнить о ней только сейчас, когда все с ней так или иначе связанное осталось за многие столетия в прошлом. Однако, если не расска­зать о ней побольше -- это будет, во-первых, не вежливо по отношению к ней, а во­-вторых, не вежливо по отношению к читателю, ибо ему была обещана сказка. Так что вперед!

   На набережной в маленьком, отделенном от всех остальных, невзрачном домике, одном из тех, что были возведены первыми пленными Города, проживала очередной свой век Глафирна. Это была уникальная, просто историческая личность. Единствен­ный случай в практике применения кристаллов разума. Она всегда была одна и та же и всегда звалась Глафирной. Даже здесь, в Серебряном Городе, она все перерождалась в виде самой себя. Хотя внешне Глафирна ничем особенным не выделялась: это была маленькая серенькая бабушка -- божий одуванчик, - стоит узнать ее чуть получше -- все сомнения в ее исключительности отпадут единовременно.

   Первых пяти минут общения с ней достаточно, чтобы доподлинно установить -- бабушка пребывает в крайней стадии маразма. Она всегда счастлива, бродит по астра­лу, видит прошлое, настоящее, будущее и психоделические картины, безупречно разго­варивает на пятнадцати языках, тринадцать из которых не существует, доказывает су­ществование высшего разума и несет чистейшую ахинею, и все это одновременно.

   Господину Франию однажды посчастливилось пообщаться с Глафирной -- он потом долго вспоминал этот случай, даже с некоторой дрожью. "Нет, это очевидно, что бабка бредит, - говорил Франий. - Разве можно в здравом уме и трезвом рассудке за две минуты рассказать о химической реакции между челюстью и диполями воды, о чем за завтраком говорила королева Фердингера с кронпринцем Дивельшира, подобрать два­дцать три синонима к слову "нет" на двух языках, пересказать восемь легенд о синезу­бом правителе Фенрота в двух словах, и еще упомянуть, чем закончится бесконечное "Сантио-Барбаро", транслируемое с Альфа Центавры, и кто будет участниками гряду­щей "Усыпальницы-3" - во время рассказа Франия обычно передергивало раз десять. - Такого даже я не могу. А самое удивительное, что в ее камне ни единого дефекта. По­разительно. Несомненно, бабушку надо сохранить, но от людей держать подальше. Желательно за звуконепроницаемым стеклом витрины. Чтоб смотреть -- смотрели, а трогать и слышать не могли... И так здесь каждый третий -- умалишенный, а с бабкой и у всех остальных крышу сорвет".

   Да, это действительно так, причем это только малая толика от всей картины. Гла­фирна верила всему, что видела, терялась в трех соснах, путала окно с дверью и очень часто выходила с третьего этажа через форточку, зажигала газ, когда закрывала воду, тушила свет, когда просыпалась, и ко всему этому нужно еще присовокупить феноме­нальный Склероз. Бабушка забывала о том, что за чушь она несет, и начинала городить ту же ахинею заново, каждую среду и четверг (по настоящему календарю) без помощи каких-либо веществ забывала свое имя, а каждую субботу теряла сама себя...

   Однако хватит. Думаем, что и этой капли в уникально безумном море читателю хватит, чтобы понять, кто такая Глафирна и почему о ней нельзя не сказать. Конечно, она тоже, как и все предыдущие сумасшедшие призраки, обреченные на пребывание в Серебряном Городе, существует одним днем, но каждый ее день феноменален... Но мы прервались...

XVIII