Конечная остановка: Меркурий

Я тут же, ощерясь гразером и сквизером, ворвался в пакгауз и надо же – не то что фемки, нет там ни пахана, ни его сетей, никого. Ясно теперь, кто к этому похищению ручонки приложил. И ушел похититель через запасной выход. Давайте, ищите внимательные мои глазные палочки и колбочки.

Ну вот, обнаружился люк на подволоке, замаскирован плафоном. Поставил я ящики друг на дружку сообразно размерам – вылитый шимпанзе, если со стороны смотреть – взобрался и, отвернув два винта, вылез через тесный шлюз на крышу, ближе к торцу. Отсюда хорошо были заметны следы на площадке с другой стороны пакгауза.

Итак, поставили мне мат в два хода, спёрли напарницу.

Сперва обследовал площадку с противоположной стороны пакгауза. Один след от траков мне показался более свежим, чем остальные. Тем более, что он скруглялся не у самого домика, а чуть подальше, за холмиком – для пущей скрытности должно быть.

Я вернулся в свой вездеход, включил галогеновые фары на полную мощь, поехал медленно и вкрадчиво, пытаясь не потерять полосы. Грунт вначале был мягкий, поэтому и след пропечатывался хорошо, однако, потом пошла гранитная щебенка. Кроме того, здесь изрядно покатались другие трактора. Заодно они помусорили там и сям, где радиоактивными сбросами, где простыми фекалиями.

Проехался еще немного и встал. Умственно и физически. Все, что ли? Я вылез из машины как будто покурить.

Некая волна пробегает по мне, вначале довольно томительная, потом весьма приятная. И ведет куда-то.

Отправился пешком – а на вездеходе включил режим автоматического сопровождения. Протопал с километр и пульсация, которую я отслеживал, стала размываться, теряться. Но чутье подсказало: надо опуститься, уронить себя на грунт.

И действительно, вновь затрепетали мои полюса – крутящиеся поля, расплываясь и размазываясь, будто оживляли все вокруг. На арене человек-юла! Когда пыль, камни, глыбы и прочие мертвые вещества сделались куда подвижнее, путеводная пульсации вновь стала прощупываться. Но она была уже тоненьким ручейком в многослойном многоструйном потоке с заводями и быстринами, в который я непременно должен был нырнуть.

Там били не какие-нибудь ламинарные и турбулентные потоки, а струи рвущие и жгущие, струи распирающие и струи сжимающие, струи, дающие устойчивость, и струи, уносящие невесть куда. Все они откликались на полюса, которые имелись в моем распоряжении.

Что это за Река такая? Как называется? Может, я увидел иномирье, подноготную всех вещей, те корешки, из которых растет все живое, полудохлое и неживое.

Марсианин, прости меня за многословность, я знаю, ты этого не любишь. Кроме того ты уверен, что я неверно подбираю слова. Струи, волны, иномирье – еще куда не шло, просто худлит. Полюса, напряжения – это уже хуже, какое-то жалкое наукообразие. А пульсации – просто липа, абстракция, дрисня, размазанная по стене.

Раз так, перехожу к сути. Там, в иномирье-зазеркалье, находилась порча – некая паразитическая структура, сокращенно гад-паразит. Он, как настоящий сутенер, жил за счет Реки жизни, использовал ее и заодно отравлял. Он отличался от нее в первую очередь целеустремленностью и агрессивностью. Путеводная пульсация имела прямое отношение к этой порче.

Гад-паразит выдавал превеликое множество пульсаций, они, как щупальца здоровенного спрута, извивались там и сям, бултыхались в струях, питались ими и набухали почками. Серьезно, я там видел почки, которые должны были распуститься уже в нашем самом обычном мире.

Помню, на Ганимеде тоже водилась одна препротивная тварь. Ученые ее называли просто полипептидным соединением. Но такое, с позволения сказать, "соединение" охотилось на людей. Вполне возможно, эта полипептидная штука не замышляла ничего дурного. Должно быть, она просто вступала в реакции разложения с окружающими веществами и специально общественную мораль не нарушала. Однако же, тем гражданам, кого она ловила для этих своих реакций, казалось, что их харчит огромный страшно липкий слизень. И вряд ли их утешала мысль, что все проделывается не со зла.

Щупальце гада-паразита проводило меня в местность, где из земли повылезало много камней, отчего она напоминала глотку пиявки. А потом впечатление изменилось, потому что прущие из земли скалы выглядели расщепленными, они смахивали на пучки волос. Судя по всему, шевелюра эта была металлической, хорошо хоть не заостренной. Вездеход в итоге застрял в этой волосне, и я не стал его вытаскивать, благоразумнее ему остаться там.

Я своим ходом перся через "волосы", навстречу порче, которая произрастала из почек паразита. И слово порча не очень-то подходило. Скорее уж скопление упругих колеблющихся НИТЕЙ.

Пылевая подушка стала более разреженной, завиднелись звезды, из-за горизонта в одном месте проявился красноватой змеей мощный солнечный протуберанец. Батюшка-Меркурий был почти красив. Почти, причем своей хищною красой.

Наконец, прогулка закончилась, потому что, дополняя пейзажную лирику, промеж двух закаменевших всплесков металла, похожих на рога, показался пахан.

– Ну что, тянет к Новой жизни? – стал глумиться он.