Конец

Каноны протестантства, эти отклонения, стремление узреть свет и все такое в ее случае были видением тьмы. Она не говорила, умирая: «Буду надеяться на возрождение». Она говорила: «Я умираю!» Она была тщеславна и склонна к театральности, жестикулировала во время разговора, была слишком современной американкой, чтобы носить траурный наряд дольше четырех-пяти лет (она в одно мгновение преодолела путь от крестьянки до мелкого буржуа, когда впервые взяла деньги за свои услуги), но не сменила его даже к 1928-му, через тринадцать лет после смерти Нико, да и к чему это нужно? Он был знаком ее становления. И черный ей шел. Она была и качественным товаром, и подделкой одновременно. Для европейца подобное в одежде непонятно. По мнению европейца, люди носят одежду, которая либо сшита для них, либо сшита для других. Но для американца все иначе, а она, да, теперь она была американкой: ее сердце нельзя было тронуть ни попытками вызвать угрызения совести, ни рассказами о жизни, ни чулками ручной работы, на бал-маскарад она могла явиться в непрезентабельном домашнем халате вместо костюма. Вы не станете американцем, пока не научитесь быть самим собой в толпе.

От ледяной воды желудочный сок не сворачивается, как она выяснила, когда выпила стакан и принялась ждать. Это лишь предубеждение, распространенное среди людей ее национальности; Нико до конца дней настаивал, что это верно. Подумать только. Много веков люди верили Аристотелю, утверждавшему, что у женщин меньше зубов, чем у мужчин, – купили то, что он продавал! они сошли с ума! – хотя любой мог заглянуть в рот и посчитать. Ей навязывались ложные учения даже сейчас – в шестьдесят пять, шестьдесят шесть, шестьдесят семь, – когда она была уже такой старой, ей было больше лет, чем она думала прожить. Этим теориям следовало давно лежать у подножия крутого склона растоптанными ее ногами вместе с ложными симпатиями и антипатиями, кексом с изюмом и тому подобными вещами.

Честь – для тех, кто считает себя ответственным за ядро неизменного «я». Увы. Это было не для нее.

Одеваясь, она рассматривала увеличившуюся с годами, но все еще скромных размеров грудь – предмет постоянных шуток покойного Нико. Неужели правда? Она напоминает два жалких плода мушмулы (именно мушмулы, которую она игнорировала, – хорошо), мушмулы, похожей на маленькие, пятнистые, некрасивые шарики, однако она выгодно отличается от остальных фруктов тем, что непригодна в пищу, пока не начнет со временем подгнивать.

«Уже скоро», – сказала смерть. И она принялась подводить итоги, связывать противоположные утверждения одной фразой и потом откладывать в сторону. Таким образом она отбросила давно мучавшие угрызения совести и смятение, расчистив путь для последней и важной вещи. Фразы звучали по-разному, казались порой провозглашением чего-то, от давно устоявшегося правила до абстрактного словоблудия, знаком, эвфемизмом, софизмом или, того хуже, детским лепетом. Что же до грехов: ничего подобного не существует, но я готова искупить; принятие алкоголя: в любое время, но не ранее пяти часов; как мертвые встретят ее в раю: не положат к ногам корзины с фруктами; важность той башни, что далеко-далеко, за океанами зерен, которые вновь и вновь видела во снах: отведи глаза, посмотри на траву; «Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда имеете»; все, что было в прошлом: хотя его, строго говоря, не существует; способы заработка: с улыбкой к выгоде, ко всему остальному глуха. Ей нужна была всего одна причина для отказа. Одна фраза. Это случилось через десять лет. И она была благодарна. Характер вовсе не судьба. На ее памяти ни с кем не происходили подобные по значимости перемены в столь преклонном возрасте. У нее не получалось подобрать слова.

Она ждала унижений и бессилия старости, но сие проклятие ее миновало.

Евреи по ошибке пометили косяк ее двери кровью ягненка – и Господь пропустил ее дом. Ни один ее жест не заставлял собак шевельнуть языком. Что ж, видимо, она упадет с лестницы в подвал и разобьет голову. Благосклонная к ней судьба новой жизни подсказывала, что смерть, хоть и скорая, покажется ей лишь коротким помутнением рассудка. Что ж, отлично. Когда умер Нико, она думала, что навсегда застрянет в прошлом. Больше она не могла с симпатией относиться к тому «я», которое продолжало испытывать те чувства. Она рассмеялась. Она смеялась!

Как насчет такой фразы: «Я с презрением смеялась сама над собой?»