Конец черного лета

Его взгляд остановился на пожилом человеке, сидевшем в стороне, на краю последней нары. Тот с любопытством наблюдал за происходившим у стола. Совершенно голый череп, высокий лоб, скрытые за двойными линзами, слегка навыкате глаза.

— Момент, господа, — остановил Федор подростков, выбиравших себе селедку покрупнее.

— А вы, — кивнул он человеку с голым черепом, — подойдите-ка к столу.

Человек поднялся. Он шел медленно, осторожно обходя нары, людей. Наконец он подошел вплотную к Федору.

— Кто ты есть, батя?

— Обыкновенный русский человек, — ответил тот спокойно.

— Тут все обыкновенные человеки… А конкретнее?

— Евгений Петрович Дальский, доктор искусствоведения и кандидат архитектуры.

— Понятно, — с деланым равнодушием протянул Завьялов, хотя и был немало удивлен. — Ну-ка, землячки, выберите нашему Сократу селедку покрупнее. Интеллигенция рыбу уважает, в ней фосфора много. А он, всем известно, мозги укрепляет. У кого они есть, конечно. — Малолетки понимающе заулыбались.

А Федор, взяв свою селедку, направился к нарам доктора искусствоведения. Они вместе поели, потом пили кипяток с черным хлебом.

— Я еще не встречал человека, который имел бы такое высокое ученое звание, — несколько заискивающе произнес Федор после того, как они убрали с нар остатки завтрака.

— Наличие званий и степеней скорее укрепляет положение человека, ума и порядочности они не добавляют. Да и какая разница. Вас без степени и меня с оной, как видите, гостеприимно приняло это учреждение. Это, видно, единственная форма общежития, которое принимает и днем, и ночью. Никогда вы не встретите в тюрьме банальную вывеску «мест нет».

— Что правда, то правда, — повеселел Федор. — Здесь больше подходит табличка с текстом «Милости просим. Всегда вам рады. Будьте у нас, как дома», — закончил он под общий смех присутствующих.

Дальский сокрушенно качал головой. «Каждому — свое», — произнес он задумчиво.

— Да, я знаю, — кивнул Федор. — Во время войны немцы это изречение на воротах концлагерей писали.

— Ты прав, только я хочу сказать совсем другое, — горячо возразил Евгений Петрович, — там было насилие, сплошное издевательство, смерть. А мы с тобой, Федор, сами избрали себе судьбу. Понимаешь, сами… Не вписывались мы с тобой, как и многие другие, в портрет общества. Я вот на старости лет на казенный харч определился, а ты — по-новому, безо всякой паузы.

Их беседу прервала команда: «Подготовиться к прогулке!».

Кому не довелось изведать этого, тот не может представить себе, что значит прогулка в тюрьме. Ты идешь по длинному коридору, а навстречу тебе все сильнее пробивается свежий воздух. Ты идешь мимо десятков камер, поднимаешься и опускаешься по лестничным маршам. И вот наконец где-то на высоте, буквально под небесами, попадаешь в небольшой прогулочный дворик. Посередине скамейка. На стенах со штукатуркой «под набрызг» (только сделан он цементными ребристыми мазками) видишь объявление о том, что можно и чего нельзя делать во дворике. В основном ничего нельзя. И ты дышишь. Глубоко-глубоко. Воздух кажется густым и сладким и в то же время каким-то почти невесомым. Он пьянит, навевает воспоминания, радость или тоску. Высоко над двориком пролетают птицы, они стремятся к югу. А человек не может летать. Он остается. Зато может дышать.

* * *

Вскоре после знакомства Федор и Дальский почувствовали привязанность друг к другу. В беседах они коротали время и мечтали о том, чтобы попасть в одну колонию. Завьялов был откровенен с этим человеком. Его покоряли ум и глубокие профессиональные знания, как он любил подшучивать, доктора.

— А вы и литературу, наверно, хорошо знаете? — как-то спросил он.

— Я искусствовед и архитектор. При моем Участии создавались многие панорамы и диарамы. А литературу я знаю как рядовой ее почитатель. Правда, может быть, более взыскательный, чем рядовой. Когда я читаю и перечитываю классиков, мне кажется, что и я перерождаюсь, в этот момент хочется быть кристально чистым и светлым.

Евгений Петрович на мгновение задумался.

— Но отложишь книгу в сторону, — сказал он с едва уловимым вздохом, — и продолжаешь заниматься делами земными и решать их не всегда — да, именно не всегда… гладко для себя и для своей семьи. Вот…

Федор понимающе улыбнулся. Он пересел на нары к Дальскому, обнял его за плечи, слегка тряхнул.

— Не надо распускать жидкость, доктор. Все пока идет не худшим образом, вы, кажется, здоровы, а это главное. К тому же жизненные зигзаги нас только закаляют. А меня, Евгений Петрович, интересует не ваше мнение, к примеру, о «Записках охотника» незабвенного Ивана Сергеевича. Я бы хотел узнать, что вы думаете о «Записках серого волка». Надеюсь, читали? Они более соответствуют нашему сегодняшнему положению.

Дальский какое-то время смотрел на Федора, стараясь понять, что же от него требуется.