Конец черного лета

Колония продолжала жить своей неторопливой жизнью. В один из дней прибыл очередной этап, и в отряде появился новичок. Это был уже совсем старый человек, одессит, которому, как он сам не раз убежденно говорил, крупно повезло: «В семьдесят восемь получить десятилетний срок. Это, я вам скажу, очень хорошо, я уже было думал прожить ну пять, ну шесть лет. А теперь надо все десять, таки да…» Осудили его за участие в крупном хищении и махинациях с цитрусовыми.

— И что вы думаете? — этой фразой, как бы вырванной из середины какого-то повествования, Натан Моисеевич обычно начинал свои нескончаемые рассказы о том, за что он попал сюда.

— Приходят пароходы с цитрусовыми. Ну, знаете, из Африки или из Сирии. Составлен дефектный акт. Спрашивается, кто составляет? Ну, допустим, я. Списываем, а потом списанное даем на перегонку. И неплохой сок получается, я вам должен отметить. Вся Одесса пила этот сок. Да что Одесса! И на здоровье. Так нет же и нет, кому-то не понравилось. В общем, скажу, семьдесят пять человек зацепили. И всех за сок.

Натан Моисеевич сокрушенно качал головой.

— И что вы думаете? Раньше совсем не так было. Я уж не говорю о нэпе. То очень мудрая политика была, таки да. Только так быстро кончилась.

— Ну, а сколько вы на этом соке бабок сделали? — спрашивали его наиболее любопытные, хотя такие вопросы не принято задавать здесь.

— Ай, бросьте. Каких-то шестьсот тысяч. И вы думаете, это на одного? Нет, это на девять. А мы еще и прибыли дали… И вот на тебе, десять лет имею. И это еще хорошо, скажу я вам, остальные — по двенадцать — пятнадцать.

— Почти восемьдесят лет я обходился без тюрьмы. И вот таки попался. Ну, а вам как это нравится? — в который раз сокрушался Натан Моисеевич, обращаясь на этот раз к Дальскому.

— Прискорбно, конечно, но вы все-таки виноваты перед законом, а я ведь его не преступал, — ответил ему Евгений Петрович, глядя куда-то в сторону.

— Перестаньте сказать. Вы не преступник? Ха-ха. А чего вы здесь, позвольте узнать?

— По приговору — да, а по существу — нет.

Теперь уже засмеялся одессит.

— Поверьте мне, так не бывает. Какая-то правда в приговорах ведь есть. Что же, вы не крали совсем?

— С этим не спорю. Чаще в них все правильно. — Евгений Петрович уже был не рад, что позволил себя втянуть в неприятный для него разговор. Пересилив свое недовольство, он ровным и внешне равнодушным тоном продолжал:

— Крал не я — крали другие. Но ворам показалось, что в компании со мной им будет веселее и как-то легче.

Натан Моисеевич внимательно смотрел на Дальского. И, вероятно, хотел задать еще один вопрос, но не решался. Он отметил, что этот интеллигентного вида человек с плохо скрываемой горечью рассказывал о своем деле. И все же одесское любопытство взяло верх:

— Скажите, прошу, вы, часом, не по цитрусовым специализировались?

Завьялов, говоривший в это время с кем-то другим, услышал этот вопрос и громко расхохотался, чем в немалой степени удивил своего собеседника.

— Да что вы! — выставил ладони вперед Дальский, словно упираясь в невидимую стену. — Я специалист по архитектуре и живописи. А украдена была ценнейшая картина.

— Стоп! — вскричал Натан Моисеевич. — Я вас знаю. Нет, я вас не знаю, но знаю тех, кто украл вашу картину. Их было двое… так?

— Так, — растерянно повторил Дальский.

— Да, их было двое: один высокий брюнет, второй, который блондинчик, низенький. Так, да?

— Так…

— Ну так вот. Я ехал с ними, как сейчас говорю с вами, в одном «Столыпине». Они всю дорогу рассказывали и мне, и кое-кому еще — правда, тех я совсем не знаю — эту таки веселенькую историю и ели, заметьте себе, мои консервы. Они их так ели, что от моей тушенки только писк остался, да. В Чите они сошли, вернее, их сняли в лагерь. И знаете, что они мне сказали на прощанье?

Дальский похолодел, замер.

— Что же они сказали? — прохрипел он.

— Они сказали, что оболгали — оклеветали вас, иначе бы им дали более тяжелые сроки.

— О, господи! — прошептал Евгений Петрович. — Не дай сойти с ума от всего этого.

Его затошнило, в сердце ударила резкая боль. Натан Моисеевич засуетился, лихорадочно стал шарить по карманам и наконец извлек из них пузырек, но не накапал, а плеснул из него в стакан мутновато-коричневую жидкость.

— Выпейте. Это очень сильное лекарство. Американское…

Он уложил Евгения Петровича на нары.

— Потерпите, голубчик. Уверяю вас, это не инфаркт. Сейчас уже все пройдет. О, это очень дорогое лекарство, поверьте, но для меня никогда не существовало дорогих вещей. Я всегда немножко презирал деньги, и сейчас это очень хорошо подтвердилось: что теперь для меня в них толку? Самым интересным я считал процесс добывания денег, сам процесс.

Натан Моисеевич еще о чем-то говорил, но Дальский его не слышал..