Конец фильма

Хелена собиралась праздновать всю ночь, настругала салатов на целую бригаду грузчиков – женщине и девчонке еще неделю доедать. А после полуночи ее сморило прямо в кресле. Виктория Павловна расстегнула ей поясок на платье и прикрыла мягким пледом.

Утро было солнечным. Лучик защекотал нос, Хелена чихнула и проснулась. Сползла с кресла, завернувшись в плед, осмотрелась. На журнальном столике лежала коробочка, обернутая в упаковочную бумагу и перевязанная ленточкой. Подарок! Девочка быстро развернула блестящую бумагу и открыла коробочку, надеясь, что там не кристалл памяти с какой-нибудь обучающей программой – педагогические наклонности Виктории Павловны порой давали себя знать. Внутри были сережки с тоненькими подвесками разной формы. Хелена восторженно пискнула и подумала, что обожает Викторию Павловну. И тут же устыдилась своего подарка. Она сделала Виктории Павловне подушечку для иголок в виде сердечка. Но из-за того, что толком она ничего не умела, сердечко получилось кривым, а в промежутках между стежками из него торчала вата.

Хелена нацепила сережки, подошла к зеркалу и принялась вертеться так и этак. Потом сменила подвески, снова завертелась. И тут позвонил телефон.

Она схватила мобильник быстро, чтобы трели не разбудили Викторию Павловну.

– Да-а?

И тут же оглушительно завизжала, забыв о благих намерениях:

– Папа! Па-по-чка! Ты где? Приезжай скорее!

– Хелена, я еду в больницу, – а голос был веселым, словно не в больницу он едет, а в голотеатр. – Вряд ли мы сможем скоро увидеться. Но теперь я буду звонить.

– Папа, я соскучилась! Я хочу к тебе.

– Детка, пока рано. Я очень нехорошо себя чувствую, – почему же голос такой веселый? – Неужели тебе плохо с Викторией Павловной?

– Нет, она клёвая! – горячо возразила Хеленка. – Пап, а может, ты на ней женишься?

Папа обескураженно икнул.

– Э-э, Хеленочка, давай отложим этот вопрос.

– Ой, пап, – вспомнила он, – с праздником тебя! Христос воскрес!

Папа крякнул.

– Дочка, сегодня не Пасха, а Рождество. Чему тебя только эти монахини учат?

– Они классные, – вступилась Хелена за сестру Грету и сестру Юлию. – Это я тупая, – признала она с огорчением.

– Ты не тупая, – возразил отец. Помолчал, пытаясь не соврать. – Ты… альтернативно одаренная.

– Папа, я тебя ужасно люблю!

– И я люблю тебя, детка. Жди звонков.

Телефон отключился, а она закружилась по комнате с ним в обнимку. Внутри все пело. Папа позвонил! И обещал звонить еще! Все-таки на Рождество бывают чудеса.

Иоанн Фердинанд вбил себе в голову, что ему необходимо сходить на Рождество в церковь.

– С потолка упал? – забеспокоился Аддарекх. – Тебя там побьют!

– Это тебя там побьют, – возразил мересанец. – А я – христианин, и ходить в церковь не только мое право, но и обязанность.

В принципе, Аддарекх был с этим согласен. Побьют ли прихожане мересанца – вопрос. Могут и побить, хотя бы потому, что Церковь благословила войну с Мересань. Но могут и не побить, если поведет себя правильно: подойдет к попу, как там у них положено, перекрестится вовремя… А вот шитанн отдубасят точно, крестом по башке отходят – мало не покажется.

– И угораздило же тебя стать христианином! – проворчал он. – Жертвовать на храм ты тоже обязан? Ни монеты не дам, не надейся.

Все же он пошел с Иоанном Фердинандом. Проводил до церковных ворот, так спокойнее. Толп верующих, против ожиданий, не наблюдалось. Вечные бабки, несколько семей с младенцами… Пара шалопаев студенческого вида – небось, весь семестр бездельничали, теперь пришли молиться, чтобы к сессии допустили. Эти могут навалять синему, но вряд ли станут, у них сейчас другие заботы, а бабки-мамки не в счет. Он проследил взглядом, как мересанец, вежливо пропустив какую-то старуху, канул за ней в свечной полумрак. Отошел от калитки и принялся ждать.

Напротив затормозил полицейский джип, скрипнув колесами по снегу.

– Блин! – в окошке показалась знакомая физиономия, не слишком приветливая. – Опять ты!

Из джипа вывалился сержант Трифонов в зимнем облачении.

– Ну вот скажи мне, шитанн: какого рожна ты сюда приперся, а?

– А что такое? – окрысился Аддарекх. – Стою себе, дышу свежим воздухом, никого не трогаю. Я – законопослушный японский гражданин, и нечего ко мне по любому поводу цепляться.

Трифонову ужасно хотелось сказать надоевшему вампиру что-нибудь вроде: ехал бы ты в свою Японию и там воздухом дышал. Но с Японией облом. Он фыркнул, достал сигарету и закурил, щурясь на Аддарекха.

– Да бабки, вишь ты, полицию вызвали. Говорят, вампир вокруг церкви шныряет, наверняка какое-нибудь паскудство удумал. Ты не мог свои паскудства в чье-то чужое дежурство задумывать? Обязательно в мое?

– Ничего я не задумывал! Я подопечного жду.

Сержант встревоженно посмотрел на церковь.

– Еще одного вампира?

– Гораздо хуже, – ухмыльнулся Аддарекх. – Мересанца. Он внутрь пошел, а я тут.

– Тьфу ты! На хрена он туда пошел-то?

– Вот такой он чокнутый. Зачем туда все ваши ходят? Помолиться, свечек навтыкать – откуда я знаю?

Полицейский снова вытащил пачку, протянул Аддарекху. Шитанн посмотрел на сигареты скептически, но взял – почему бы нет?