Конец фильма

– Черт возьми! – не выдержал Хайнрих. – Ты, видно, хочешь, чтобы его держали в черном теле и всячески дискриминировали. Чтобы он вышел на пенсию резервным пилотом без единой награды. Этого ты хочешь? Салима, он не может служить наравне со всеми, он – лучший. Ты сама в этом виновата. Ты его родила, ты его воспитала таким. Почему он должен из-за этого страдать? Мальчик заслуживает ордена. Будь на его месте любой другой, ты бы подписала приказ, не глядя на его мамочку. Ни один гражданин Земли не может быть ущемлен в правах из-за происхождения! Вступая в должность, ты клялась это исполнять, разве нет?

Салима глухо рассмеялась.

– Речь, достойная правозащитника. Не желаешь поработать в ООН адвокатом?

– Мне и в космосе неплохо, – заметил он. – А вернусь на периметр, станет еще лучше.

– Хайни, – ей явно понравилось звать его этим детским имечком; он не мог понять, как к этому относиться, – ну посуди сам: как я это подпишу? Люди скажут: мама подарила мальчику золотую погремушку.

– А когда ты подписывала приказ о моем ордене, тебя ничего не смущало? Вдруг кто-то скажет, будто я заработал орден в твоей постели?

Она хмыкнула.

– Сегодня ты пока ничего не заработал, так что очередной орден откладывается.

– Ненадолго! – пообещал Хайнрих.

К капельницам с глюкозой добавились жидкие кашки. Разведенные, почти одна вода, но выход из голодания был вехой на пути к выздоровлению, и Йозеф радовался этим кашкам, словно младенец.

Врачи утверждали, что от иммунодефицита нет и следа, и не верили ему, когда он предъявлял им анализы, сделанные Кларой Золинген в октябре. Говорили, что печень потихоньку восстанавливается, что мозг работает нормально, и воздействие наркотика не сказалось на нем необратимо.

Теперь он уже не сомневался, что будет жить. Самое страшное миновало. О бесконечной веренице мучительных процедур в монастыре, на грани жизни и смерти, он старался не вспоминать. Но монастырские привычки остались: над своей койкой он повесил небольшую икону и молился дважды в день, утром и вечером.

В палате был компьютер, и Йозеф изучал интернет, жадно впитывая информацию об изменившемся за время его отсутствия мире. Он узнал, что Ларс Максимилиансен отстранен от должности, что флотом командует кардинал Натта, не совершая особых прорывов, но вполне успешно. Узнал и об «Ийоне Тихом», отданном под руку Хайнриху Шварцу. Шварц ему не нравился, но он не мог не признать, что порядок у него на станции был образцовый. Каково, интересно, экипажу под его придирчивым началом? На стенку, небось, лезут. «Ийон» успел уничтожить мересанский линкор, замаскированный под райский, отбить попытку мересанцев захватить рудник на Нлакисе, выиграть сражение с превосходящим симелинским флотом. Писали, что крейсер сильно поврежден в бою с симелинцами, и есть потери; в данный момент он находится на ремонте. Йозеф испереживался, ему все казалось, что уж он-то уберег бы корабль, хотя и при нем «Ийону» порой приходилось ремонтироваться.

Церковные сайты пестрели проповедями о священной войне. Гъдеанский координатор Имит неоднократно предавался анафеме за то, что позволил разрастись гнездам тьмы на своей планете, а адмирал Ен Пиран – за открытое пособничество дьяволу. Если бы эти проклятия имели непосредственную, реальную силу, верхушка Гъде уже давно бы сгинула в геенне огненной. Но Йозеф уже кое-что понимал в разнице между светлыми и темными религиями. В светлой религии не может быть настоящих, энергетически оформленных проклятий, это просто слова, побуждающие верующих к определенным отношениям и действиям. Сила света – в молитвах. Энергетическую подпитку получает стремление к добру, любви, красоте, к совершенству духа и преумножению веры, но не проклятия.

О шитанн Церковь почему-то молчала. Ни плохого, ни хорошего. Словно и нет их вовсе. Это было тем более странно, что Церковь помнила о вампирах тысячу лет. Тысячелетие – немалый срок, правда о вторжении забылась, если и осознавалась когда-нибудь до конца, люди стали считать вампиров выдумкой. Но христианские иерархи передавали знание из поколения в поколение и не уставали проклинать. Союзный договор мало что изменил, из проповедей в угоду политкорректности исчезли лишь самые радикальные призывы развесить всех шитанн на солнышке. Почему же теперь, как отрезало?