Конец мелкого человека

— А ну вас к черту всех, — после паузы махнул рукой хозяин. — Давайте лучше музыку слушать… Господа, прошу внимания, завожу, — возгласил он. — Перед вами, господа, предстает сам профессор Вергилий Ранзато со скрипкой, — прошу!..

Граммофон щелкнул пружиной, крякнул на повороте и, входя мало-помалу в силу, томно засвистел неистовой скрипкой. Выходило нечто румынское, но с писком. Елков, опустив голову, с неспокойным и усталым лицом думал о чем-то постороннем. Кромулин сосредоточенно грыз ноготь. Косов взволнованно бормотал что-то на ухо Титусу. Порой, когда Ранзато разделывал пьяниссимо, можно было услышать: «За кого же он меня принимает!»

— Ну, как вам эта адажийка нравится? — вновь лихорадочно оживился Елков, когда Вергилий Ранзато досвистел до конца свое соло. — Ну, а теперь я вам поставлю… знаете, кого я вам поставлю? — нескупо поулыбался он, — ха, вы себе даже представить не можете! Теперь вот из этой самой дырки будет петь… сам Тита Руффо! Да-да, тот самый, настоящий. Темперамента, зною в нем — казарму отапливать можно! Да нет, кроме шуток! Я на днях и грелся этим итальянцем, дрова все вышли…

Граммофон снова издал вначале несколько глухих непривлекательных звуков, и вот засевший внутри господни, верно с богатыми усами, запел, несмотря на тесноту ящика, нечто длительное и безутешное.

— Как, милейший Федор Андреич, нравится? — с гордостью обладателя спрашивал Елков, пока певец то возносился на недоступные обычному голосу высоты, то морским прибоем, с воркотанием, разбивался у ног роскошной красотки. — Подумать только, какой сытости была эпоха, чтобы с подобной, главное безответной беспечностью тратить жизненно необходимые соки по таким сущим пустякам…

— Какой у вас кот, я бы сказал, благоприятный… — невпопад пошутил тот, беря на руки вышедшего из-под кресла крайне упитанного кота. — На него и глядеть-то, знаете, даже слюна бежит непроизвольно. Отличный съедобный экземпляр! А что, если зажарить такого по поводу какого-нибудь там очередного торжества?

— Как у вас язык не сломается от подобного употребленья… — пугливо вскинулся Елков, отбирая на всякий случай у гостя своего любимца. — Матушка моя только для него и живет. — И вдруг задумался: — …Вот, кстати, как полагаете, не совестно для кота жить?

— А чего ж стесняться? При ваших взглядах на цель существованья…

— Я так полагаю, что, направляясь в неизвестность, ни с чем не стыдно идти, — уклоняясь в свою мысль, перебил Елков. — Да и куда с ними, с такими вот людишками, идти? Да разве можно, голубчик, грязными-то ихними руками да деликатные зданья возводить! Да они, извините, весь этот деликатный домик по кирпичику растащат! Чего смеетесь? Посмотрите годиков через пять, сами увидите. Выпороть если их предварительно всех по разу, тогда, может быть, и… нет, по разу не хватит, по два надо! Впрочем, и тогда не выйдет ничего! — заключил он тихо.

— Но позвольте, — собрался возражать Лихарев, но Елков, рукой махнув и крикнув: «Заводу не хватило, кстати, извините, я иголочку переменю», — побежал к граммофону. Тита Руффо стал хрипеть, и являлось опасение, не сломается ли от этого вся машина.

— Ну, как? — покрывал гуденье всего зверинца Елков, когда знойный итальянец, воспарив к небу, томно и жалобно спустился оттуда, как бы на обломанном крыле… — Силища ведь! Эх, как это говорится: если бы я не был Цезарем, хотел бы я быть Титой Руффой.

Косов сказал басом:

— Да, музыка колоссальная. Дивно, прямо дивно.

Некто из глубины откликнулся тенором:

— Действительно, вещь хорошая, но самый голос как будто подпитой.

Водянов горячо докончил:

— Нет, голос отчетливый, истинно говорю. Елков с видимым наслаждением приглядывался ко всем троим. Федор Андреич поднялся и стал прощаться. К нему подошел Титус:

— Мы вместе идем, кажется… Нам ведь по дороге?

— Не знаю, мне налево.

— Как, разве налево? Ну, все равно… Не прощаюсь, значит.

Все выходили в прихожую.

— Сергей Яковлич! — громко, среди всеобщего шарканья, окликнул Титуса хозяин с выраженьем охотничьего лукавства в лице, — что это я вас хотел спросить?.. Вы тут упомянули, что в Тридцать восьмой служили, кажется?

— Ну, — ждал Титус.

— А долго ль вы там побыли?

Титус вскинул на мучителя мутные, красные глаза.

— Служил сколько? Сейчас, э-э… Полтора года служил.

— Полтора? — повторил Елков. — А не знавали ли вы там прапорщика Ишменецкого, Казимира Игнатьевича… двоюродного брата моего?

— Так разве он вам брат двоюродный? Вот ка-ак… — протянул Титус, осторожно берясь за скобку двери, — как же, как же! Умный малый, только горячка такой…

— Вот и поздравляю, не было у меня там никакого Ишменецкого, не было-с! — Верхние веки Елкова, опущенные низко, наполовину срезали зрачки. — Как же тогда-то?

— Я ведь и не настаиваю, не настаиваю, — забормотал невнятно при общем молчании Титус и, рванув скобку, исчез за дверью.

К Лихареву, как бы затем, чтоб оправдаться, подошел Елков.