Конец мелкого человека

— Ну-с, какова коллекция? — похвастался хозяин. — Стоит поманить только, и идут. Страшно одному в пустыне-то ночной, вот и летят отовсюду на огонек… мошки разные, этакие жуки хватательные. И знаете, иной раз занятные штучки залетают…

— А кстати, кто вон тот, в валенках? — негромко спросил Федор Андреич, показав глазами на Сиволапа. — Из прозревающих, что ли?

— О, присмотритесь, коллега… распервейший враг мой. Но тянет нас друг к дружке взаимно, ни пятницы не пропустил… как, впрочем, и вы отныне станете ходить, хотя порою и со скрежетцем! — смешливо поскрипел Елков. — Ветеринар он, однако теперь вместо скотов и нашего брата, двуногих, по необходимости пользует… хотя все лекарства по-прежнему в лошадиных дозах предпочитает. Под номером сто десятым числится в моем собрании… Любопытную теорийку сочинил, будто птички, зайчики там, вообще скоты и есть нормальное колесо в колымаге природы… человечество же, напротив, есть колесо с оси соскочившее, которое вот и мчится по буеракам вдоль столбовой дороги и вопреки видимой логике, пока не успокоится в какой-нибудь канаве. Колымага же, видимо, и дальше проследует в нескончаемые века.

— Занимательно, непременно расспрошу поподробней при оказии… — приглядываясь к домодельному философу, заметил Федор Андреич. — А тот дальше, с бакенбардами, тоже из свихнувшихся мыслителей будет?

— Это Титус-то? О, любопытнейшая карта в моей колоде! — обрадовался Елков. — Имеет загадочный камень на душе, значительного веса и, видимо, причудливого содержания. Все стряхнуть хочет, а не может… плохо кончит, по-моему. Позвольте, никак началось… давно откровения от него жду!

Толкая новичка под локоток, хозяин повел Федора Андреича в угол, где в окружении небольшой аудитории, сосредоточась в одной точке и с недобрым блеском в глазах, долго, словно в дальнюю дорогу, набивал себе трубку Титус.

— Можно и нам, Сергей Яковлич? — присаживаясь в компанию, спросил Елков.

— Отчего же… — чуть поморщился тот, — только ведь я так, пустячок один. Мы тут спор завели насчет подсознательных человеческих побуждений, и так у нас получается, что все вроде ни к чему!

— Это в смысле добра и злодейства, что ли? — ловко вплелся в рассуждение Елков. — Так ведь эти вещи лишь на мелких, частных примерах людского поведения проследить возможно. А ежели в историческом разрезе да с близкого расстоянья взять…

— Начинайте же! — закричали со всех сторон. Неверной рукой Титус поднес спичку к отверстию трубки, пустил клуб-другой махорочного дымка, потом дал спичке догореть в пальцах.

— Был у нас в Тридцать восьмой артиллерийской бригаде забияка одни, Жеромский, крайне неприятный господин. Из оригинальности маску демоническую сочинил себе и, сплетничали, будто средневековый яд в перстне носил…

— Вот такие головорезы и прут с Деникиным на матушку-Москву. Дай им волю… — начал было Сиволап и замолк, зашиканный со всех сторон.

— А этот напротив, — вкось огрызнулся Титус, — хоть и с игрой был, однако над весьма многим задумывался, христианство критиковал, даже пытался искать правду жизни… в меру умственных способностей, разумеется! Незадолго до войны, поздней осенью все случилось, перед самым снежком. Стоял наш дивизион в ужасной одной дыре, каких и в России немного: до офицерского собрания — от квартиры триста сорок шагов всего — в седле приходилось добираться. Ну, кто чем занимался в этакой тоске да грязище, — пили, банчишком баловались… мой Жеромский очень выпукло рыцарскую любовь к командирской дочке изображал, причем имел в этой части достойного себе партнера и соперника. В житейском обиходе, кстати, этот самый соперник Варнавин, много моложе его, довольно застенчивый и приятный юноша был. Началось у них, как всегда, с ерунды, с несогласия по поводу погоды и постепенно докатилось до неукротимой обоюдной ненависти. И так как нужна им была точка, ось для взаимного кругового преследования, то и выбрали ту чрезвычайно худосочную девицу с бархатной ленточкой на шее. Вертушка была и уже довольно зрелая, но за отсутствием других женщин и в обстановке постоянного боготворения чертовски расцветала иногда. Видать, оба холостяка ей нравились, но, как тоже часто случается, все тянула с выбором, промахнуться опасалась… И тут прибыл к нам, помнится, на учения инспектор артиллерийский: гаубичный бас, борода в аршин, самого только на лафете возить. Вечерком после муторных учебных занятий сидим за кофейком в собрании, балаболим, в карты режемся, кто что… Варнавин близ своей девицы, сидевшей с котенком на коленях, гитару щипет. Время позднее… и тут поднимается вдруг мой Кукович, внушительно просит всеобщей тишины…

— Вы его вначале Жеромским назвали, — вразумительно напомнил Кромулин.