Конец моды. Одежда и костюм в эпоху глобализации

Еще один аспект, который важно учитывать, анализируя подход Кавакубо, и который также помогает понять, что значит конец моды, – это статус искусства и культуры после Холокоста и Второй мировой войны. Кавакубо упорно, почти подчеркнуто умалчивает о связи своего творчества с ядерными катастрофами в Хиросиме и Нагасаки, но сами ее работы наводят на эту мысль. Теодор Адорно в своем часто цитируемом эссе «Критика культуры и общество» провокационно утверждает, что «писать стихи после Освенцима – варварство». «Критика культуры, – поясняет Адорно, – обнаруживает себя на последней стадии диалектики культуры и варварства», вот почему «критическому духу не справиться [с абсолютным овеществлением] до тех пор, пока он пребывает в самодостаточном созерцании»44. Это многозначные высказывания, которые впоследствии неоднократно привлекали к себе пристальное внимание критиков. Один из основных смыслов, которые можно в них усмотреть, заключается в том, что после такого события, как Освенцим – а это одновременно название места и метонимия планомерной жестокости и массового убийства; Хиросима не просто название города, но и метонимия ядерного уничтожения, – прежние критерии прекрасного и представления о нем уже не имеют силы. Красота потеряла невинность, и бескорыстное критическое или художественное созерцание больше нельзя считать само собой разумеющимся. Стремление Кавакубо деформировать и изменить контуры тела и одежды можно истолковать как возражение против такой точки зрения, потому что ее модели продолжают поддерживать жизнь в том скрытом, возможно, чудовищном элементе современности, который является следом жестокости, страдания и травмы. К традиционной красоте в современном смысле этого слова следует относиться настороженно, если она существует сама по себе и принимается как данность, поскольку она живет за счет того, над чем она господствует и что подавляет. Кавакубо вовсе не пытается сказать, что «уродство прекрасно». Скорее ее эстетика заставляет осознать, что «красота» принадлежит к более широкому спектру понятий, подобно тому как и сама ткань жизни часто противоречит привычным ожиданиям.

Осмотрительность, с которой Кавакубо в своем творчестве избегает прямых отсылок к Холокосту, понятна, так как подобные аллюзии неизбежно выходят на первый план, затмевая все остальные намерения. На самом деле, как отмечает Юния Кавамура, в «неоднозначных коллекциях» Кавакубо «явно присутствует антивоенный пафос, когда она перекраивает и перешивает военную форму; здесь есть и одежда, которую ошибочно сочли отсылкой к формам узников Освенцима, а в начале 1980‐х годов – вязаные свитера с нарочито крупными дырами, которые сравнивали со „швейцарским сыром“»45. Кавакубо во многих отношениях играет существенную роль в моде и памяти как процессе, интерпретируя прошлое как ряд впечатлений и знаков, которые можно вплести в одежду, облекающую тело.

После смерти /посмертие

О том, что одежда становится вместилищем воспоминаний, пронизывающих ткань, говорилось неоднократно. Пятна, складки, пот принадлежат прошлому владельцев, но существуют в настоящем. Материя сохраняет прошлое, свидетельствуя о взаимодействии между людьми, и легко стимулирует социальные и культурные ассоциации – призраки прошлого, которые возвращаются, чтобы не давать покоя живым. Способность одежды пробуждать эмоции и воспоминания запечатлена в сцене из «Горбатой горы» (Brokeback Mountain, 2005) Энга Ли. Этот фильм, поставленный по одноименному рассказу Энни Пру, повествует о желании и запретной любви между двумя ковбоями, Эннисом дель Маром (Хит Леджер) и Джеком Твистом (Джейк Джилленхол) летом, проведенным близ Горбатой горы на разных ранчо в Вайоминге. Узнав о безвременной гибели Джека (в результате нападения гомофобов), Эннис приходит к его родителям и предлагает им отнести прах сына обратно на Горбатую гору. Те отказываются, предпочитая похоронить Джека на семейном кладбище, но разрешают Эннису зайти в детскую Джека, где он обнаруживает на гвозде собственную рубашку со следами крови на ней. Под его рубашкой висит рубашка Джека, тоже запачканная кровью после того, как они подрались на горе тем летом. Именно эту рубашку, которую он считал потерянной на Горбатой горе, Джек, оказывается, тайком забрал себе в память о времени, которое они провели вместе.

Он [Эннис] прижался лицом к материи и медленно вдохнул, ртом и носом, надеясь уловить слабый аромат дыма, горной полыни и острый сладковатый запашок Джека, но настоящего запаха не было, только память о нем, придуманная сила Горбатой горы, от которой не осталось ничего – только то, что он держал в руках46.