Конец моды. Одежда и костюм в эпоху глобализации

Рубашки Энниса и Джека становятся проводниками воспоминаний, обнаруживающими течение времени. Подобно рисунку или тексту, рубашки – до боли одинокие остатки того идиллического лета. Подобно призракам, они живут в памяти еще долгое время после расставания Джека и Энниса. В другом, но схожем контексте Сьюзен Зонтаг, говоря о фотографиях, которые сохраняют изображения давно изменившихся или уже не существующих людей и мест, отмечает: «…Каждая фотография свидетельствует о неумолимой плавке времени»47. То же можно сказать об одежде.

В своем эссе «Память и вещи» Джулиет Эш пишет, что предметы одежды становятся памятными вещами, напоминающими о людях, которые некогда их носили, и навевающими воспоминания об отсутствующих. Она замечает:

Ассоциативные воспоминания об отсутствующем, которые пробуждаются, когда мы смотрим на его одежду или прикасаемся к ней, направляют наше воображение к прошлому, к вещи или человеку, какими они были раньше48.

Предметы одежды не только выступают как знаки потери и отсутствия – они также отсылают к смерти и напоминают об утраченном прошлом. В этом плане одежда служит заменителем, суррогатом или утешением, занимающим место того, что отсутствует. Когда речь идет о смерти, одежда оказывается материалом памяти, который становится вместилищем некогда живого тела, как она облекала его, когда в нем еще было дыхание. Теперь его нет, и одежда покрывает останки человека, некогда оживлявшего ее складки. В книге «Облаченные в мечты» Элизабет Уилсон начинает свой глубокий анализ современной моды среди производящих жутковатое впечатление, лишенных телесности экспонатов в музее костюма. Как пишет Уилсон, «необходимая для сохранности вещей полутьма почти безлюдного музея, кажется, населена призраками. По этому миру мертвых с ощущением нарастающей паники передвигаются немногочисленные посетители»49. В начале эссе «Музей Валери-Пруста» Теодор Адорно утверждает, что слово «museal» («музейный») вызывает тягостные ощущения и звучит неприятно для слуха. Причина в том, что оно «обозначает предметы, в отношении которых у зрителя утрачена живая реакция и которые умирают, если предоставить их самим себе»50. По мнению Адорно, вещи, собранные в музее, хранятся как приметы определенной исторической эпохи, а не отвечают потребностям настоящего. Музеи он называет «фамильными усыпальницами произведений искусства»51. С этой точки зрения он во многом созвучен Вальтеру Беньямину, в своем эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» (1935) убедительно доказывавшему, что произведения искусства обладают аурой подлинности и что даже самая совершенная копия будет лишена атмосферы конкретного времени и места, присущей только оригиналу. Во многом подобно фотографии, которая претендует на историческую значимость, потому что сохраняет прошлое в виде застывшего образа, мода сохраняет прошлое, постоянно задерживая его. Как и оказавшиеся в музее вещи, произведения искусства свидетельствуют об исторической эпохе, которой больше нет. Проводя параллель (не просто фонетическую) между музеями и мавзолеями, Адорно хочет сказать, что музеи, как и мавзолеи, – это места, где хранятся предметы, утратившие актуальность. Заимствуя эту аналогию у Адорно, Элизабет Уилсон пишет, что одежда прошлого подобна «оцепеневшим воспоминаниям», которые, словно призраки, населяют «мавзолеи культуры», останкам жизни, некогда реальной, но теперь давно ушедшей. «Когда-то их можно было увидеть на шумных улицах, в переполненных театрах, на блистательных светских раутах. Сейчас, как души в чистилище, они, страдая, ждут, что все начнется снова»52.