Конец охоты

— Ты говоришь так, потому что объединяешь нищету и слабость. Меж тем нищета не есть слабость. Нищетой я называю отстранение от соблазнов мира. Вы пьете вино и блудите с женами, и дух ваш буен, но не крепок. Он уподоблен разрушению, но не способен созидать, он могуч для муки телесной, но не готов принять муку душевную. Он падок до соблазнов и утратил ту связь с миром, которая дарована человеку изначально, связь, что исчезла в тот самый миг, когда человек выпил первый глоток сваренного из ячменя пива и набросил седло на лошадь, превратив кроткое животное в пособника кровопролитий. Он посчитал, что обрел силу, но на деле поразил свое сердце великой слабостью, ибо никто из вас не способен даже представить ту силу, которая была в его сердце и которую он утратил, отказавшись от мироносной любви природы и предпочтя ей вожделение силы, скрепленной Авраамовым заветом.

Тут Фома усмехнулся:

— Ты хочешь сказать, что мы слабы, а ты могуч?

— Вас не назовешь слабыми. Ваш дух могуч, но он одинок, и это одиночество есть причина слабости. Так же, как слаб гибкий прут, выдернутый из стянутого вервью пучка.

— Я слаб! — Фома покачал головой. — Смотри!

Он повел дланью, и смоковница, росшая во дворе дома, начала умирать. Увяли цветы, свернулись листья, кора обрела сухой блеск. Фома ликующе посмотрел на близнеца.

— Разве я слаб?

Иисус усмехнулся, и усмешка его была грустна.

— Нетрудно научиться убивать. Когда Человек стал человеком, он первым делом научился именно этому. Но человек, перестав быть Человеком, утратил иной, более великий дар — он разучился давать жизнь.

Фома ухмыльнулся. О, как далека была эта ухмылка от грустной усмешки брата!

— Почему же? Разве не я оживил дочь Иаира? Разве не мое слово подняло из тлена Элеазара?

— К чему пустые слова? — Учитель праведности с укоризной посмотрел на брата. — Тебе прекрасно известно, что дочери Иаира дала жизнь моя воля, а брат наш Элеазар и вовсе не умирал. Вы просто-напросто лицедействовали, чтобы поразить непосвященных. А это недостойно того, у кого сильное сердце.

— Зато идет на пользу тому, кто намерен превратить пустое слово в дело! За нами пошли несколько сот адептов, которые по первому моему слову возьмут ножи и устремятся на приступ римской твердыни.

— Что такое сотни там, где можно повести за собой многие тысячи? Что такое белый конь для того, кому ведома суета земных царств!

— Ты стал много говорить, брат, и позабыл о том, что кроме слов есть еще и дело. Ты говоришь о своей силе, так оживи его! Оживи, если сумеешь!

Иисус медленно сомкнул веки.

— Нет ничего невозможного для того, кому достает сил променять жеребца на осла.

Он открыл глаза и улыбнулся. И все увидели, что смоковница ожила — вновь распустились листья, заблагоухали цветы, а кора обрела юную свежесть. И тогда Фома уступил.

— Хорошо, — бросил он, — пусть будет, как хочет мой возлюбленный брат. Приведите ему осла.

И привели осла, и Иисус воссел на него, а ученики украсили его чело душистыми цветами. А Фома исчез, с насмешкой шепнув на прощанье укрывшейся в обличье Зелота Шеве:

— Мессия должен быть одинок подобно Мавру. Знавал я одного Мавра. Тот Мавр сделал свое дело и ушел. Так же уйдет и этот. Уйдет, уступив место своему Отражению.

И странны были эти слова. И Охотнице даже почудилось, что слышит она голос Арктура, ибо только трое Арктур, Шева и Пауль — имели право знать о Мавре, коему суждено было появиться, и то только на бумаге и сцене, лишь спустя долгих пятнадцать столетий. Но сканер безмолвствовал, что означало лишь одно: Фома, кем бы он ни был, Арктуром не был.

Фома исчез, с ним пропали Иаков и Иоанн. Прочие собрались в Иерусалиме. Они двинулись к обители порока поутру — не с самой рани, ибо потратили время на бесплодные споры, а в пору, когда солнце сбросило остатки лени и палило со всей первозданной яростью. Путь был недолог, и к полудню процессия достигла стен Иерусалима. Вифанию покинула горстка людей — не более двух десятков человек — Учитель праведности, двенадцать учеников, прозелиты из вифанцев, среди них Марфа и брат ее Элеазар, чудесно воскресший из мертвых. От Элеазара пряно пахло вином, точь-в-точь как в тот день, когда он предстал из могилы пред очи сотен изумленных зевак.

Двадцать человек, неторопливо идущих за восседающим на осле Мессией. Им предстояло отмерить путь в шесть тысяч шагов, и каждый из этих шагов был отмечен человеком. С каждым шагом число идущих за Иисусом вырастало, и городские врата приняли в себя настоящее шествие.

Город уже был готов к встрече, и Шева подумала о том, что трое учеников, покинувшие Вифанию прежде прочих, сделали это недаром. Это они собрали народ и привели его к воротам. Шева посмотрела на Пауля и по ответному взгляду юноши поняла, что он думает так же.