Конец охоты

Иерусалим! Иерусалим, убивающий пророков и побивающий камнями тех, кто послан к нему! Сколько раз мне хотелось собрать весь народ вокруг себя, как собирает птица выводок под крылья, но вы не захотели!

Иисус еще не закончил яростную проповедь, когда Иосиф подхватил под уздцы осла и повлек Учителя прочь от места, заполоненного возбужденной толпой, ибо, негодуя против бунта, Иисус своей страстной речью почти разжег его. И уже сверкали острые ножи, извлеченные из-под одежд теми, кого римляне называли сикариями. И нужен был лишь вождь, который сказал бы сокровенное слово: вперед! И ученики поспешили увести вождя, ибо сердца их были терзаемы сомнением и не были они готовы бросить искру. Они не знали, настало ли время для искры. И потому они увлекли Учителя прочь от толпы, готовой вспыхнуть гибельным пожаром. И тотчас же пыл толпы угас, блеск ножей затаился в складках одежды, и люди начали расходиться. Одни из них испытывали восторг, другие — разочарование. Так бывает всегда: восторг непременно граничит с разочарованием.

А далее все было, как и должно было быть.

Войдя в храм, Иисус выгнал вон тех, кто продавал и покупал в храме, опрокинул столы менял и скамьи продавцов голубей. И он никому ничего не позволял проносить через храм. Иисус учил их и в своем учении говорил:

— Разве не сказано в Писании: «Дом Мой будет назван домом молитвы для всех народов»? А вы превратили его в разбойничий притон!

А потом были два дня, как и сказано в Евангелиях, отмеченные многими речами. Два дня, посвященные подготовке к бунту, о чем Евангелия скромно умалчивают. Иисус говорил с несогласными из учеников, призывая к смирению и вере, а ученики, несогласные с ним, кричали дерзкие слова на площадях и улочках, призывая народ к бунту.

Так минули два дня, и пришла ночь, великая ночь, предвестие казни и грядущего воскресения. Ночь, в кою свершилась тайная вечеря…

11

У тусклых свечей не хватало сил, чтобы выхватить из тьмы лица сгрудившихся вокруг стола людей. Их было пятнадцать, а может быть, восемнадцать, а может, и больше — не столь важно. Важно другое — этим людям назначено было решить судьбу. Они считали — судьбу страны, но время распорядится иначе и взвалит на их плечи судьбы многих держав и народов. А сейчас они сидели тесным кружком за столом, и пред каждым стояло блюдо, и была чаша, и пред каждым горела свеча.

Огонь свечей разрывал темноту, сошедшую на землю, и точно так же были разорваны надвое и собравшиеся. Ученики разделились на две партии, одна из которых требовала немедленного восстания. Иаков, Иоанн, Фома, Иуда, сын Зелота, — это они два прошедших дня бегали по городу, сбирая под свои знамена недовольных. Это они вошли в сношения с главарями местных сикариев и заручились их поддержкой. Это они тайно провели в Иерусалим обоз с оружием и распределили мечи между верными людьми. Это они уже определили день выступления — Пасха, когда в Иерусалиме особенно много народа и когда правоверным особенно ненавистно иго высокомерных римлян. Они жаждали решительных действий, и с ними была и Шева, ибо не могла не быть, ведь Симон Зелот, под чьим обликом она укрылась, был сторонником решительных действий. И Шева, как и прочие бунтовщики, поддерживала горячую речь Фомы, настаивающего на восстании. Фома был красноречив, красотой слога и яростью ничуть не уступая своему близнецу. Размахивая перевязанной тряпицей рукой, — он поранил ладонь, — Фома запальчиво говорил:

— К чему медлить? Пришел наш день, великий день! Мы грезили о нем долгие годы, готовили его, собирая оружие и вербуя сторонников. Пришел день, ради которого мы теряли товарищей и вынуждены были годами скрываться в отдаленных обителях. Пришел день, когда вострубит Гавриил, призывая неправых на суд. И мы, вместо того чтобы с радостью принять его, вновь спрячемся в кусты? Мы должны уподобиться дрожащим тварям, всю жизнь свою избегающим тенет и ловушек? Мы должны уподобиться ползучим гадам, спокойствия ради избравшим липкое болото? Неужели нашим сердцам чужд рык льва? Неужели мы не осмелимся поднять древние стяги Навина и Давида? Вы твердите: мы отступим и дождемся нового дня. Но что он принесет нам? Горечь рабства и новые унижения? Нет, говорю я, мы не должны боле терпеть! Или вы не согласны со мной? Вы — Иосиф и Иаков, Матфей и Филипп! Ответьте! Вам рабство милее свободы?

Голос Фомы сорвался на визг, он умолк и сел на скамью подле Иисуса. Глаза его, впитавшие пламя свечей, дивно сверкали. Ученики, которым он бросил обвинения в нерешительности и промедлении, переглянулись.

Нет, — ответил Иаков, сын Алфея, муж разумный и спокойный, которого не могли вывести из себя даже самые дерзкие слова. — Мы ненавидим римлян и книжников не меньше, чем вы. Но мы призываем к осторожности. Да, мы собрали много сторонников, и наши кузнецы выковали сотни мечей и копий. Но все ли готово к тому, чтобы свершилось великое дело? Не случится ли так, что бунт захлебнется и римляне потопят его к огне и крови? И не будут ли снова принесены на алтарь отечества напрасные жертвы, как принес их отец твой Иуда из Гамалы?