Конец охоты

— Что им чей-то запрет. Они пожелали участвовать в воине против детей Тьмы! — В его голосе можно было различить издевку. — Я не смог воспрепятствовать им. Эти парни выучены и вооружены не хуже, чем римляне. Итого: у нас явный перевес. Прибавьте к этому разобщенность римлян. Во время Пасхи большая часть их будет послана сладить за порядком в городе. Они разобьются на десятки. Сотня сикариев без труда совладает с десятком римлян!

Но Иоанн не желал уступать, хотя доводы соперника и казались весомее.

— Это как сказать.

— А здесь нечего говорить! — вмешался Иисус. Он уже опорожнил чашу почти наполовину, глаза Учителя ярко блестели. — Хорошо, мы побеждаем. Что дальше?

— Мы объявляем тебя царем Израиля.

— Не Царем я пришел сюда, а пастырем людским! — вздохнул Иисус. — Но пусть один из нас, я или ты, станет царем. Ты полагаешь, римляне смирятся с этим?

На лице Фомы появилась ухмылка.

— А вот здесь и настанет черед твоей силы, которую ты с необъяснимым упорством отказываешься применить против наших врагов в городе. Ты поразишь вражьи войска огнем и градом и спасешь избранный Богом народ!

Ты забываешь, чего я желаю, близнец мой возлюбленный Фома! — протянул Иисус. — Не народ, а народы подпадут под мою руку. И не принуждение, а добрая воля свершит все это!

— Так и придут римляне под твою руку! — дерзко воскликнул до того помалкивавший Иоанн, чье лицо было помечено римским шрамом: от виска до самой шеи.

— Придут! — убежденно сказал Иисус. — И не только они. И кельты, и германцы, и многие другие все они займут место под моими знаменами!

— Вот уж славное будет воинство! — протянул Фома. — А не слишком ли ты много на себя берешь, братец, прекословя общей воле?

— Она далеко не обща. Кроме того, я и силен тем, что имею волю противостоять всем. Разве не вы уговаривали меня не идти в Обитель? Разве не вы смеялись надо мною, называя пустым мечтателем? Разве не вы все отринули меня, узнав, что я стал назореем?

— Что уж поминать былое, — заметил Иаков. — Что было, то было. Но мы признали свое заблуждение и пришли к тебе. А теперь ты ступи навстречу нам, и да пусть в руке твоей будет не пальмовая ветвь, а меч!

— Не меч, нет! Вы говорите: возьми меч и обрушь его на главу врага. А я говорю вам: любите своих врагов, молитесь за тех, кто преследует вас. Только так станете вы сынами своего Небесного Отца, ибо он велит всходить солнцу и над добрыми и над злыми и посылает дождь и для праведных и для грешных. Если вы будете любить только тех, кто любит вас, за что вас тогда награждать? Разве сборщики податей делают не то же самое? И если вы приветливы только с друзьями, что невероятного вы совершили? Разве язычники поступают не так же? Так будьте совершенны, как совершенен ваш Небесный Отец.

Сторонники решительных действий, не сговариваясь, изобразили на лицах кислое выражение.

— Заладил! — пробормотал Фома. — Читай свои проповеди черни. Она охоча до них. Нам не нужны слова, нам дело надо делать.

— Ну и напрасно! — неожиданно встрял Пауль, неприметным комочком затаившийся в тени у края стола. — Ведь сначала было слово!

При этих словах Иисус внимательно посмотрел в темноту, скрывавшую юного прозелита. Шеве почудилось, что во взгляде сквозила настороженность.

— А тебе лучше помолчать! — мрачно сказал Иаков. — Осталось не так уж долго до утра. Надо решать. Слово за тобой, брат!

Взоры учеников обратились к Иисусу. Тот неторопливо отхлебнул из чаши свое питье.

— Я против мятежа. Моей силе не назначено разрушать. Если вы решили начать бунт, пусть его возглавит Фома.

Близнец возмущенно фыркнул:

— Каково! Да мы бы так и поступили, если бы не нуждались в твоей силе. Думаешь, мы стали бы уговаривать тебя, чистоплюя, если бы могли с такой же легкостью играть звездами иль судьбами людей! Да мы просто оставили бы тебя в твоей норе и благополучно забыли о тебе! Сила — вот в чем вопрос! И мы могли бы отложить все это, но как знать, что будет с твоей силой через год, два, три! Вдруг ты утратишь ее?

Иисус улыбнулся. Черты лица его были прекрасны.

— Это невозможно. Есть лишь одна напасть, способная лишить меня силы, та, что лишила ее всех вас, направив волю, заложенную в ваших сердцах, не в бескрайность мира, а в глубь себя. Веселый смех листьев не пришелся по душе человеку, и он возжелал козлиных песен. И пришла расплата — человек потерял ту силу, что даровалась ему шорохом листьев.

— Но если случится так, что ты утратишь ее, как утратили мы?

— Мне останется одно — умереть, пред тем подарив силу тому, кто найдет в себе мужество принять ее.

Притянув к себе брата, Фома с чувством поцеловал его в губы.

— Вот это ты хорошо сказал… Брат! — Никто не обратил внимания на то, что, целуя, Фома в тот же миг чуть наклонил ладонью свою чашу, плеснув несколько капель вина в чашу Иисуса. Лишь Шева, сидевшая прямо напротив, заметила это. — Давай выпьем за это! Твое здоровье, брат!