Конец Ольской тропы

Поздняя осень лежала над Колымой. Полозья нарт скрипели по голой земле, мягко шуршали по ковру опавших листьев, с звонким треском ломали тонкую ледяную корку скованных первыми морозами ручьев. Со всех сторон караван окружала глухая тайга — океан оголенных лиственниц, корабельные мачты стволов гигантских елей и сосен, мохнатые кусты вечнозеленого кедрового сланника.

Почти все время, пока продвигался в тайгу караван, Слипко был в забытьи. Силы медленно возвращались к машинисту. На редких привалах к нартам подходили женщины, угощали его сырой олениной и знаками объясняли, что он должен много есть, если не хочет умереть.

Чаще всего машиниста навещали оленята. Они щекотали его лицо легким прикосновением влажных губ. Слипко любил наблюдать за ними. Обычно на стоянках они лежали, свернувшись клубком, возле матери. На переходах самые крохотные из них размещались на нартах, а старшие трусили мелкой рысцой за караваном, жалобно блея и тычась теплыми мордочками в лицо Слипко. Важенки не подпускали к ним ни самцов, ни собак и с такой яростью бросались на псов, что последние, трусливо рыча, убегали.

Наконец, Панк привел караван к восточному склону хребта Тас-Кыстабай и остановил его в долине, где быстрые речки, сбегая с гор, текли дальше порожистой Колымой. Панк избирал это место для зимовки каждый год с того дня, когда наследственные обязанности главы стана перешли к нему. Он считал, что у слияния рек — лучший подножный корм для оленем и много пушного зверя.

Машинист совсем поправился и до первого снега проводил время на охоте либо учил русскому языку младшего сына Панка, семилетнего Эгета.

Однажды, когда Панк ушел на охоту, Эгет притащил из чума два замусоленных камня, каждым величиной с грецкий орех, на вид осколки меди, неведомо как попавшие в стан бродячего эвенка. Ребенок играл ими. Его забавлял металлический блеск камней.

Слипко соскоблил с камней грязь и, внимательно осмотрев их, вернул Эгету.

Точно такие камни, только меньшего размера, он видел в Охотске у старателей, которые приходили с приисков. Камни несомненно были золотыми самородками. Он сказал об этом Панку. Но тот сразу стал неприветливым. Старый эвенк хорошо помнил законы Кулу.

— Тебе, большевик, скоро уходить надо. У Панка много своих людей, мало оленем. Панк — бедный человек.

Машинист понял, что допустил ошибку.

Спустя несколько дней выпал снег. Он запорошил тайгу и долину, одел саваном сопки. Умолк грохот воды на колымских порогах. Слипко решил распрощаться с эвенком. Непредвиденное обстоятельство отсрочило его уход.

Возвращаясь с охоты, он подходил к аласе, где раскинул свой стан Панк. За плечами Слипко висели убитые белки. Он шел, думая о предстоящем переходе в Якутск по тайге, без компаса и, возможно, без оружия, и вдруг услышал неподалеку незнакомые голоса. Машинист притаился за деревьями.

Голоса раздавались все ближе, а за тем на аласу вышла группа вооруженных людей. По отдельным фразам, которые долетали до Слипко, он догадался, что это часть отряда пепеляевского соратника, эсера Сентяпова, посланная на усмирение колымских поселков.

Пепеляевцы хозяевами засновали на аласе. Двое из них, один необычайно длинный и худой, второй низенького роста, с огненной бородой и рыжими усами, погнались за оленями. Животные пытались бежать, но бревна, подвешенные к шее[2], мешали им скрыться от преследователей.

На аласе задымился костер. Длинный и Рыжий свежевали важенку.

Пепеляевцы отдохнули, забрали еще четырех оленей и ушли вверх по Колыме, к Верхнеколымску.

Рыжий незаметно отстал от них и вернулся обратно.

Через минуту к нему присоединился Длинный.

— Где нашел? — отнял Рыжий у Эгета самородок и поднес его к глазам Панка.

Ребенок испуганно спрятался за спину старухи Мынтах.

Панк ответил, что до того места, где он видел золото, двое суток пути.

Бандиты посовещались.

— Веди! — приказал Рыжий. — Показывай жилу.

Они забрали из чумов охотничьи ружья и все патроны.

Панк вздохнул:

— Оставь ружье, русский, оставь патроны. Иначе Панк умирать от голода будет.

— Ша! — цыкнул на него высокий пепеляевец. — Не сдохнешь! Вы, грязные черти, живучи, как червяки. До ста лет плодиться можете. Давай рогалей!

Эвенк, вздыхая, привел оленей. Бандиты погрузили на них свои сумки и винтовки и погнали старика вперед.

Слипко зарядил винчестер и, не замеченный бандитами, последовал за ними.

Вечером белые остановились на отдых. Спали они по очереди. Один караулил Панка. Старик сидел у костра, обняв колени, и сосал потухшую трубку. Табак он забыл в стане, а просить у чужаков не хотел. Он был непроницаем и неразговорчив.

Слипко лежал за деревьями, прислушивался к каждому шороху и всю ночь не смыкал глаз.

На закате второго дня Панк привел белых в долину, по дну которой, блестя ледяными заберегами, бежал прозрачный ручей, заросший тальником и сланником.

— Здесь, — показал он на ручей.

Пепеляевцы разочарованно переглянулись.

— Обманул, гад! — подскочил Рыжий к Панку. — Говори, где золото?

Но Панк призвал на помощь мудрое слово Кулу.