Конец партии: Воспламенение (СИ)

- Итак, - Дантон начал первым, - вы приехали сюда, в этот чудный уголок, где я наслаждаюсь жизнью… а я почти забыл, как это делается, за последние года четыре… и хотите, чтобы я вернулся обратно? Потому что без меня страна катится к собачьим чертям?

Я подавленно молчала, не в состоянии подобрать слов для ответа. Призвала к себе воспоминания о Шарле, надеясь, что они подстегнут мою фантазию, но все было тщетно.

- Да, - твердо заявил Камиль. - Именно за этим мы и приехали.

- А теперь, после всего, что я вам так долго и усердно показывал и рассказывал, - усмехнулся Дантон, вылавливая из глинтвейна кусок яблока, - вы сами можете ответить, вернусь я или нет. Правда?

Камиль посмотрел на него с раздражением.

- Я знал, к чему ты клонишь, устраивая все это. Но пойми, все не так просто, как тебе кажется.

- А мне кажется, - Дантон заулыбался еще шире, - что все как раз очень, очень просто. Здесь мне хорошо и меня никто не тронет. Там мне, скорее всего, снесут голову. Мне кажется, выбор очевиден.

- Такой эгоизм раньше тебе был не свойственен, - процедил Камиль и сделал огромный глоток глинтвейна; я с интересом наблюдала за этими двумя, как за чашами раскачивающихся весов, ожидая, какая начнет перевешивать. - Вспомни, что ты говорил о республике! О судьбе народа!

- Я говорил, - согласился Дантон. - Это не спорю. А теперь я молчу. Потому что там, - он кивнул в сторону, в которой должен был, по его мнению, располагаться Париж, - меня слушать уже не будут. Там теперь слушают других.

- И ты просто так сдаешься? - вспыхнул Камиль. Его упрек не оказал никакого действия на Дантона: тот лишь пожал плечами.

- Не самое приятное слово, но…

Тут я поняла, что Демулен сейчас взорвется от переполняющего его негодования, и решила прийти ему на помочь, благо в голове возникла хоть одна мысль, что можно сказать:

- Но поймите, люди гибнут! Я видела, как это происходит, и…

- Знаю, знаю, - скучающим тоном отозвался хозяин дома. - Известия сюда доходят, хоть и с опозданием.

Он говорил, почти не повышая голос, но я шестым чувством чуяла, что в нем постепенно зреет ярость от того, что в его маленькую, тихую бухту кто-то ворвался и тащит его обратно, в шторм, навстречу бушующему водовороту, который легко может затянуть его с головой. “Он колеблется, - внезапно подумалось мне, - он бы и говорить на эту тему не стал, если бы все для себя решил. Он хочет выслушать наши аргументы”.

- Послушайте, - я успела сказать вперед открывшего рот Камиля, - вы не представляете, что происходит в Париже. Голод, террор… многие хотят устроить настоящую резню!

- Эбер? - отрывисто спросил Дантон и, дождавшись моего кивка, с сокрушенным видом усмехнулся. - И этот туда же. Сам не знает, куда лезет.

- Я… то есть, мы вас просим, - я обернулась на Камиля, тот уже закрыл рот, откинувшись в кресле, и коротко махнул мне, давая понять, что я могу продолжить говорить, - вы столько сделали для революции, и… нельзя же просто так взять и все бросить!

Дантон недолго молчал. Впервые на его лице появилось выражение, отличное от снисходительной усмешки - теперь это была скорее тусклая горечь, которая задела меня сильнее любого язвительного замечания. Поболтав на дне бокала остатки глинтвейна, Дантон допил их залпом и тяжело посмотрел на меня - получилось не хуже пронизывающего взгляда Робеспьера, и я содрогнулась всем телом, но лишь крепче сцепила зубы.

- Людям, - наконец произнес Дантон, - свойственно разочаровыватся. Окончательно и бесповоротно. Может, когда-нибудь ты это поймешь. А пока с меня хватит, пусть другие, те… те, которые уверены… вот, пусть они и занимаются всем этим. А мне уже наплевать. Наплевать.

Я беспомощно посмотрела на Камиля, ожидая от него поддержки. Но он совершил совершенно неожиданную для себя вещь - промолчал. Просто посмотрел на Дантона с какой-то странной смесью сочувствия и снисхождения, с какой, наверное, смотрит врач на безнадежно больного, готовясь сделать ему смертельный укол.

- Натали, - негромко сказал он, не поворачивая головы, - тебе лучше пойти спать.

Я могла бы начать спорить, но в тот момент я ощущала себя до того опустошенной, что без возражений подчинилась.

Этот дурацкий, изначально лишенный смысла спор выпил меня до дна, и я хотела в тот момент только одного: побыстрее дойти до кровати и чтобы меня никто не беспокоил. Но сонливость, как и желание остаться одной, испарились почти сразу же, стоило мне добраться до комнаты. Против первого поработала сухость в горле, а против второго - начавшийся, как и предсказывал Дантон, дождь. За окном гулко выл ветер, тяжелые капли барабанили по стеклу, и даже при свете свечи мне казалось, что на улице притаились какие-то темные тени, которые ждут, пока я засну, чтобы ворваться в комнату и вцепиться в меня тысячей когтей.

“Бред, - уговаривала я себя, на цыпочках подбираясь к кровати, - это бред, мне кажется, я просто…”