Конец партии: Воспламенение (СИ)

Кто-то беспокойно зашевелился, но на него шикнули, и он застыл. Мне показалось на секунду, что во всем мире остались только мы двое - я и человек, с которым я разговаривала. Не чувствовала я ничего и в собственной душе - там было пусто, как в доме, который внезапно оставили все обитатели, подстегнутые новостью о приближающеся войне. Мне даже казалось, что моим голосом говорю не я, а кто-то другой.

- Вы хотите, чтобы это сделала я? - повторил этот кто-то громче, словно до собеседника могла не дойти суть моих слов. Человек в маске вздохнул.

- К нему очень сложно подобраться, я до нас дошли сведения, что вы относитесь к нему… неоднозначно. Но с ваших рук он будет есть без проверки, разве нет?

Вопрос был задан буднично, тоном продавца, который спрашивает, подходит ли мне выбранный размер платья. Я заставила себя дышать, и дышать ровно. Вдох-раз-два-три-выдох. Вдох-раз-два-три-выдох. Как будто это могло оградить меня от ужаса, который схлопнулся вокруг меня, как мышеловка.

- Яд? Вы хотите, чтобы я дала ему яд?

Человек в маске, кажется, был доволен моей сообразительностью и заговорил с воодушевлением:

- Поймите, вам выпадет великая миссия. Вы избавите Францию от тирана, и многие поколения ее жителей будут благодарить вас как освободительницу. Вы покроете себя вечной славой. Разве это недостаточная награда?

“В мире не существует ничего вечного”, - вспыхнуло у меня в голове, и этой мысли я почему-то испугалась даже больше, чем того, что мне предстояло. По сравнению с ней все остальное казалось мелким, незначительным и даже смешным.

- Я… - начала я и замолкла. Мне нечего было сказать.

- Он не почувствует боли, если вас это волнует, - произнес человек в маске с нескрываемым презрением. - Просто задохнется во сне. Это даже милосердно в сравнении с тем, какую участь разделили те, кто не пожелал идти с ним по одной дороге.

- А… остальные? - я не могла не спросить. - Сен-Жюст? Огюстен? Что будет с ними?

Фырканье в углу повторилось, и я ощутила, что действительно могу кого-нибудь убить.

- Их судьбу решит суд, - сказал мой собеседник безразлично. - Вас не должно это волновать.

- Нет, - неизвестно, откуда во мне появилось столько решимости, но я упрямо сжала кулаки и продолжила, чувствуя, как в груди бухает что-то тяжелое и горячее, - меня это очень волнует. Они должны остаться в живых.

Кто-то испустил удивленный вздох, но я не пошевелилась - неотрывно смотрела в глаза в прорезях маски, ощущая, как чужой взгляд буквально ощупывает меня изнутри. Этому старику, разговаривающему голосом школьника, наверняка ничего не стоило отдать приказ убить меня прямо здесь, но он медлил, и я неожиданно поняла, почему. Никто больше из обитателей дома Дюпле не принял бы его предложение, ни за деньги, ни за вечную славу. Все они любят Робеспьера, одна я - ненавижу.

- Хорошо, - наконец произнес незнакомец. - Они будут жить. Но им придется покинуть страну.

- Договорились, - произнесла я, дрожа от неожиданно свалившегося облегчения. Что могло быть более противоестественным в моем положении, чем это чувство, от которого стучало в висках и подгибались колени? Но я на секунду забыла обо всем, мне хотелось орать от восторга, что хотя бы Антуану и Бонбону не будет ничего угрожать, пусть они никогда и не узнают о том, какую цену мне за это назначили.

Если, конечно, словам человека в маске можно было верить.

Повинуясь его немому кивку, один из присутствующих подошел ко мне. Лицо его было мне незнакомо - бледное, напряженное, с подергивающейся правой щекой, но я не на лицо его смотрела, а на маленькую склянку зеленоватого стекла, которую он бесшумно вытащил из отворота собственного рукава. Внутри плескалась какая-то жидкость, густая и прозрачная, как слеза. Подрагивающими пальцами я взяла флакон.

- Не имеет вкуса и запаха, - пояснил тот, кто мне его отдал. - Можете добавить в чай или кофе. Можно в суп. Или размажьте по стенкам чашки, должно хватить.

Я едва не пропустила мимо ушей то, что он мне говорит, но вовремя успела прислушаться - отнюдь не зря, ведь от его слов зависило целых четыре жизни: Бонбона, Антуана, моя собственная и того, кому, как получалось теперь, осталось совсем немного.

 

Когда Бийо, все так же завязав мне глаза, вывел меня из здания и усадил в экипаж, который довез меня до того же места на набережной, где подобрал, а потом сразу же укатил, стоило мне захлопнуть дверцу, я на секунду подумала, что все, что было до этого, мне привиделось или приснилось. Но склянка с ядом была при мне - следуя чужому примеру, я спрятала ее в рукав, и мне казалось, что от нее по руке волнами расползается холод. Нарочито спокойным шагом, стараясь не привлекать к себе внимания, я отправилась в дом Дюпле, где как раз заканчивали ужин.