Конец партии: Воспламенение (СИ)

Его несли в Тюильри, обратно в Конвент, откуда его столь бесславно пытались изгнать несколькими неделями ранее. Неизвестно как, но мне удалось обогнуть толпу переулкам и оказаться в одном из первых рядов, и иметь возможность наблюдать, как Марата заносят в манеж, почти благоговейно опускают на пол и он решительно распахивает тяжелые двери зала заседаний.

- Да здравствует Марат! - громыхнула толпа. - Слава Другу народа!

Депутаты обомлели, разом обернувшись ко входу в зал. Те, кто сидел справа, повскакивали со своих мест, на лицах их был написан страх, у всех одинаковый, как под копирку. Немедленно поднялись и депутаты Горы: они разразились аплодисментами.

Обведя зал насмешливым взглядом, Марат устремился к своему месту в зале. Кто-то горячо приветствовал его, хлопал по плечу, Робеспьер с улыбкой потянулся пожать руку. Радостным казался и Дантон, но на его лице все равно проступала необычайная озабоченность. Зато изрядно кислый вид был у Фабра: поприветствовав вернувшегося соратника, он легко ткнул Дантона в плечо и, закатив глаза, протянул ему сложенный ассигнат. Тот секунду взглядывался в купюру, словно с трудом понимая, что происходит, а потом вдруг разразился смехом и убрал ее в карман. Марат тем временем уселся рядом с депутатами, которых я не знала, и с видом, будто ничего не произошло, будто он в буфет отходил за стаканом воды, принялся деловито что-то им разъяснять. Он как не замечал, что все взгляды устремлены лишь только на него - и с левой стороны, где не смолкал оживленный гул, и с правой, где царила гнетущая тишина.

Я и сама с трудом смогла отвести взгляд от героя дня и, повернувшись к кафедре, с огромным удивлением увидела там Сен-Жюста. Он стоял неподвижно, смотря прямо перед собой с тем злым и обиженным выражением, которое я видела на его лице, когда в Конвент принесли известие об измене Дюмурье. Очевидно, Антуану вновь не дали договорить, и у него это вызвало приступ тихой ярости. В другой момент я бы ему посочувствовала, но не сейчас. Сейчас я необычайно точно поняла, что мне надо делать, но при одной этой мысли сердце прохладно екнуло, и ладони сами собой сжались в кулаки. Теперь я была совершенно уверена в том, что обязательно навещу Друга народа с визитом, но так же ясно понимала и то, что нельзя делать это с налету. Надо было для начала привести мысли в порядок.

 

Очень кстати пригодилось то, что я из своего времени прихватила не только айфон и сигареты, но и пару ручек, которые неизменно покоились у меня в нагрудном кармане кардигана все время, что я ходила на лекции. Теперь, в мире, где даже о стальных перьях пока не слышали, а уж о том, что можно писать, не обмакивая кончик пера поминутно в чернильницу - и подавно, мои нехитрые канцелярские запасы пришлись неожиданно ко двору. Я понятия не имела, как тут проходят собеседования при приеме на работу, но, пораскинув мозгами, сообразила, что за неимением трудовой книжки какие-нибудь плоды сочинительства с меня все-таки потребуют. Оставалось вооружиться грамматическим справочником, вспомнить все презентации на политические темы, которые я когда-либо готовила на уроках французского, и засесть в своей комнате, марая бумагу и отказавшись даже от ужина.

- Натали, - дверь приоткрылась, и в комнату осторожно заглянула Элеонора, - извини, что я мешаю…

- Да нет, ничего, - я отвлеклась от не желающей переводиться заковыристой фразы и обернулась к приятельнице, - а что случилось?

- Там Антуан пришел, - понизив голос, ответила она и вдруг подмигнула мне, - хочет тебя видеть.

Делая вид, что вообще не подозреваю об истинном значении ее намекающего взгляда, я посмотрела на исписанные, исчерканные листы. Ну, первую половину я уже перевела, можно и перерыв сделать.

- Сейчас спущусь, - вздохнула я и поднялась со стула. Нора тут же испарилась, я услышала дробный звук спускающихся по лестнице шагов и потянулась к жилетке, небрежно перекинутой через изголовье кровати. Все-таки не пойму я манеру этих людей заворачиваться в два-три слоя одежды. Ладно, сейчас конец апреля, и бывает довольно прохладно, но неужели мне придется так ходить, даже когда в Париж придет лето?

Исполняясь подобных печальных мыслей и силясь отогнать их от себя, так как они неизбежно влекли за собой очередной приступ тоски по родному дому, я спустилась вниз. Антуан, полностью одетый, уже поджидал меня и нервно постукивал по полу кончиком сапога.

- Я думал, ты там умерла! - воскликнул он, когда я появилась внизу. - Собирайся, мы идем пить.

С чего такая резкость, я понятия не имела, но сказано было таким тоном, что у меня не осталось даже толики желания спорить. Кивнув, я кинулась искать свое пальто, погребенное на вешалке под ворохом чужих плащей и накидок, и тут услышала неодобрительный голос Робеспьера:

- Как, разве ты даже не присоединишься к ужину?

- Я уже ел, - бросил Антуан таким голосом, будто с трудом удержался от того, чтобы рявкнуть, но продолжил миролюбивее, - нет, правда, спасибо, но есть я не хочу.