Конец режима: Как закончились три европейские диктатуры

Одно из обещаний реформаторов, «демократизация успокоит басков», не выполнено, это очевидно всем. В 1976 г. от рук террористов погибли 26 человек, в 1977 г. — 28, в 1978-м, в год принятия демократической конституции, — 85. Среди жертв самые разные люди, от рабочих на строительстве атомной электростанции до знаменитого журналиста Хосе Марии Портелы, автора книг об ЭТА.

Террористы из ЭТА убивают своих же басков — бизнесменов, которые отказываются платить революционный налог, чиновников, выборных и назначенных, и, разумеется, военных, гражданских гвардейцев и полицейских — от рядовых до генералов. В ответ силовики то и дело срываются: от страха и из жажды мстить за товарищей они бывают жестоки не меньше, чем при диктатуре. Министр внутренних дел Мартин Вилья оправдывает подчиненных: «Мы совершаем ошибки, они — убийства». Беспомощность властей перед насилием толкает многих прежде политически нейтральных военных и полицейских в лагерь противников демократии.

Разочарование

Несколько предыдущих десятилетий политизированная рабочая и университетская молодежь занималась борьбой против диктатуры за демократию, но, когда цель достигнута, многим становится неинтересно. Вместо политического активизма в моду входит нарочитое, показное безразличие к политике. У молодежи престижно причислять себя к pasotas — социальным «пофигистам», приверженцам субкультуры на границе поздних хиппи и вышедших на новый виток панков. Из политического активизма, кроме самого радикального, исчез героизм и бодрящий риск.

Члены организации коммунистической молодежи, чей нелегальный статус всего три года назад исправно добавлял романтики и чувства собственной значимости в жизнь каждого молодого активиста, теперь жалуются: все, что им остается, это расклеивать предвыборные плакаты и убирать помещения парткомов после заседаний старших товарищей. Но и те грустят. «Против Франко мы жили лучше», — шутливо сокрушаются представители старшего поколения борцов за демократию, пародируя своих оппонентов, которые ностальгируют по старому режиму, приговаривая: «При Франко мы жили лучше».

В их шутке много правды: борьба за свободу похожа на влюбленность, наступившая свобода — на начало долгого брака. Не находит удовлетворения и жажда справедливости, вера в неизбежность грядущего возмездия, которая питала оппозицию во времена диктатуры. Вместо того чтобы вершить справедливое возмездие над обидчиками, бывшим оппозиционерам приходится заседать с ними в одном парламенте, ходить по одним улицам, сидеть в одних телестудиях, и деятели демонтированного режима сплошь и рядом по-прежнему живут лучше настрадавшихся оппозиционеров и занимают желанные места и должности, а неблагодарный избиратель их поддерживает.

Как один из симптомов новых настроений в январе 1980 г. возникает гедонистическое движение La Movida Madrilena, «Мадридская движуха», или, чуть благозвучнее, «Мадридское настроение» или «Мадридский ход», — аполитичный молодежный ответ политической серьезности старших. Участники движения сочетают художественное творчество, хождение по барам, домашние и клубные сексуальные эксперименты, устало приговаривая «Мадрид никогда не спит» и «Мадрид меня убивает» — фразы, одновременно выражающие сладостное изнеможение и восторг.

Движение-настроение настаивает на своей аполитичности, но сама культурная и сексуальная раскрепощенность тех, кто себя к нему причисляет, расширяет горизонты дозволенного, помогает преодолевать социальный консерватизм, ломает патриархальные взгляды и поведенческие стереотипы, закрепившиеся при диктатуре. Формально началом «Мовиды» принято считать состоявшийся 9 февраля 1980 г. в мадридском Политехе концерт памяти погибшего в аварии рок-музыканта, имя которого мало кто помнит даже в Испании. Зато самого прославленного представителя «Мовиды» знает весь мир — это кинорежиссер Педро Альмодовар.

Победа на вторых демократических выборах была последним взлетом Суареса и забрала у него остатки сил. На трудности с экономикой и басками, на возобновившуюся критику журналистов и политиков он реагирует странно. Он все меньше появляется на людях, все больше замыкается в себе, уединившись в премьерской резиденции — дворце Монклоа — и ограничив контакты тесным кругом приближенных друзей, через которых управляет страной, общается с правительством и своей парламентской фракцией.

Суарес все чаще отсутствует на заседаниях правительства, которые ведет его заместитель и личный друг вице-премьер Абрил Марторелл. Тот все больше влияет на премьера и на дела в стране, которые начинают идти самотеком, без решительных действий правительства, парализованного прокрастинацией своего главы. Наряду с термином desincanto — разочарование, все чаще звучит слово disgobierno — безвластие, отсутствие управления, самотек. Ситуация все больше похожа на годы глубокой старости Франко, когда тот закрылся во дворце Эль-Пардо, а правительством и делами в стране управлял вице-премьер Карреро Бланко.