Конец «Русской Бастилии»

Лихтенштадт долго жил мыслями и настроениями этой книги.

Он даже не представлял себе, как выглядит человек, ее написавший. Но чувствовал его рядом с собой. Владимиру казалось, что в каземате становится больше воздуха и в запыленных окнах больше света…

В тюремную библиотеку пришла заявка на «Фауста» из третьего корпуса. Лихтенштадт узнал того, кто на заявке подписался номером. Это был Жадановский.

Прежде чем отправить «переодетую» книгу, Владимир на второй странице, на второй строке сверху, над буквой «в» поставил карандашом точку. Пропустив две страницы, отметил букву «е». И так в разных местах — еще десятки букв.

Каторжане, получая библиотечные книги, чуть ли не на свет просматривали каждую страницу в поисках знаков.

На этот раз знаки будут найдены. По ним при старании и затрате немалого времени — тем и другим каторжане располагают в избытке — можно прочесть фразу: «Великая книга. Великие мысли».

Так ленинский труд начал свое сокровенное, через замки и стены, шествие по крепости.

И так была сделана первая попытка тайнописи, которая затем связала почти всех заключенных на острове.

В том году, больше чем когда бы то ни было, крепость жила ожиданием вестей из большого мира. Что происходит там, за стенами, за Невой, в городах и селах России?

Эти вести долетали иногда самым неожиданным образом.

Одну из них, волнующую и удивительную, первым узнал Жук.

Он разворачивал пакет с калачом, полученным в передаче от Красного креста. Снял белую бумагу, стянутую тесемкой. Под нею оказался газетный клочок.

Кусок газеты заинтересовал Иустина. Он осторожно расправил его на колене, принялся читать.

Но мятая, местами порванная бумага не сохранила полного очертания букв. Жук позвал Владимира. Вместе они разбирали слово за словом, с большими пропусками:

«Витимско-Олекминская тайга… Ленские золотые прииски… Рабочая стачка… Посланы войска… Свыше 500 убитых и раненых…»

Иустин и Владимир переглянулись. Оба были бледны.

Что же это такое? Новое Кровавое воскресенье? На этот раз в Сибири?

На острове должны немедленно узнать о случившемся!

Стуковка, банная «ховира», книжная тайнопись — все было пущено в ход, чтобы оповестить узников о новом преступлении царского правительства.

Миновало около месяца, раньше чем пришла новая весточка с воли. Это была записка на папиросной бумаге, всунутая в корешок одной из присланных книг. Почерк был незнаком Владимиру.

Записка сообщала, что повсюду в стране бастуют рабочие, протестуя против Ленского расстрела.

И опять заработали тюремные «телеграф» и «почта».

25. Марсельеза

Никто не мог впоследствии точно объяснить, как это началось. Раскаты народного гнева донеслись до острова на Неве? Крепостное начальство неосторожно вздумало «подтянуть» каторжан? Или судьба Богданова всех так взволновала?

Скорее всего каждое из этих обстоятельств сыграло свою роль. Они сплелись, и случилось непредвиденное.

На каторгу посыпались один за другим запреты. Переписку с родными сократили. Книжные заказы урезали, а потом они и вовсе застряли в тюремном управлении. Даже больным теперь нельзя было покупать продукты на деньги, заработанные в мастерских.

Надзиратели, всегда грубые, стали еще грубее. Иначе как на ты к заключенным не обращались. При случае пускали в ход кулаки.

Все говорило о том, что Зимберг решил «завинтить покрепче», внушительно напомнить каторжанам, кто они есть и что права человеческие не для них. «Психология» была отставлена. Начальник крепости в свои розовые ладошки взял кнут…

Каждый каторжанин почувствовал это.

В камере, где находился Иустин, одним человеком стало меньше. После очередной отсидки не вернулся Богданов. Вскоре стало известно, что его поместили в Старую тюрьму.

Несколько дней спустя, во время прогулки, Жук увидел странную картину. Солдаты, сгрудясь, вели кого-то через двор. Человек упирался. Иустин мог разглядеть только его плечи и один оборванный рукав.

Вдруг толпа остановилась. Над головами мелькнули поднятые исхудалые руки, прозвенел вскрик:

— За что? Не пойду, не пойду!

Жук узнал голос Богданова и сразу же увидел его лицо, остановившиеся глаза, искривленный рот. Солдаты заспешили. Скрипнула входная дверь «зверинца». Стукнул подвешенный к ней кирпич…

Не один Иустин, многие были свидетелями происшествия на дворе. Никто не знал, что с Богдановым. Крепость как бы притихла в ожидании событий. В корпусах через стены задавались вопросы, высказывались предположения, догадки.

Почти в одно время возле народовольческой тюрьмы и на дорожке, ведущей от четвертого корпуса, заключенные неприметно подняли два подброшенных хлебных шарика. Такими шариками в крепости пользовались для срочных сообщений. Точно так же когда-то моряки, терпящие бедствие, бросали в океан бутылку с письмом, в надежде, что она попадет в руки добрых людей.

В хлебные шарики были вложены одинаковые коротенькие записки. Заключенные Старой тюрьмы рассказывали о том, что у них стряслось. Некий тюремный чин обходил камеры. Ему показалось, будто Богданов замешкался, поднимаясь навстречу начальству. Чин обозвал его «коровой».