Конец «Русской Бастилии»

Секретарь скороходовской кассы хорошо представлял себе, насколько теперь осложнилась работа Красного креста. Подорожали продукты. Многих необходимых вещей вообще нельзя достать. И все-таки то пароходом, то по «чугунке» на каторжный остров отправлялись аккуратно завернутые пакетики. В крепости, конечно, не подозревали, какого труда стоила каждая такая передача.

Окруженная молодежью, Марина Львовна оживилась, захлопотала…

Чекалов, никем не замеченный, вышел на улицу. Он любил бродить по Петербургу, прислушиваться к гулу города. Этот гул возрастал на перекрестках, на площадях, становился истошным возле вокзалов и затихал в зеленых переулках Коломны, Песков.

Ему нравилось смотреть на лица прохожих, угадывать жизнь и судьбу незнакомых людей. Вот тот щеголь — наверно, приказчик, которого хозяин послал по делу… Ни на кого не глядя, откидывая трость с золотым набалдашником, шагает бородач в шелковом котелке. Купец? Или банкир?.. Девушка в обтрепанном платье, в стоптанных башмаках, несет узелок, опасливо сторонится, с испугом провожает взглядом громыхающие экипажи. Она приехала из деревни? Ищет работы, места?..

Сегодня Петербург особенно шумен. Суетятся дворники в белых передниках с бляхами. Над воротами развешаны бело-сине-красные флаги. «Что за праздник?» — подумал Чекалов. Он ускорил шаги.

Невский проспект забит народом. Чубатые казаки монументально возвышаются над толпой. Они такие же откормленные, сыто лоснящиеся, как их кони.

Чекалов протолкался на середину проспекта. Здесь все стоят неподвижно и, вытягивая шеи, смотрят на узкую дорожку, огражденную, словно жердями, городовыми. Скороходовец тоже тянется в сторону дорожки, но ничего не видит. Только ветер разметает пыль.

Вдруг толпа затихла. Замелькали подброшенные в воздух шапки. Послышалось цоканье, оно приближалось.

Увертываясь от копыт переминавшегося казачьего коня, за его широким крупом, Чекалов, наконец, увидел медленно катившуюся коляску. В нее была запряжена шестерня цугом.

В коляске сидел розовый лысый старичок, он улыбался и махал цилиндром. Рядом с ним военный в полковничьем мундире опирался на саблю и время от времени вялым движением подносил руку к козырьку.

В военном Чекалов узнал царя и удивился, как при явном сходстве не похож он на свои парадные, во весь рост, портреты, висевшие в каждом присутствии. Скороходовец видел его безразличное лицо с пористой, рыхлой кожей, стриженую бородку цвета лежалой соломы, красноватые веки…

Поблизости от Чекалова широкогрудый парень, страшно разевая рот, орал:

— Государю императору! Ура!

— Господину Пуанкаре! Ура!

Голос у него безнадежно охрип, и «ура» звучало наподобие гусиного сипения. В толпе смеялись…

О встрече на Невском проспекте скороходовец через несколько дней позабыл. Боевая наступила пора.

В Петербурге стало известно о забастовке бакинских нефтяников. В знак поддержки забастовал Путиловский завод. Солдаты открыли огонь по собравшимся на митинг рабочим.

Немного понадобилось времени, чтобы о случившемся узнали за Московской заставой и в других частях города. Повсюду остановились заводы.

Рабочие готовились на удар ответить ударом. Они опрокидывали фонарные столбы, конки, телеги, перегораживали улицы баррикадами.

Ждали боя, схватки. На баррикадах дежурили день и ночь. Чекалов не уходил с завала, который громоздился в пролете триумфальной арки, возле «Скорохода».

Но боя не было.

Мутная волна захлестнула Петербург. Потянулись крестные ходы с хоругвями и иконами. Колокольный звон тяжелыми всплесками наполнял воздух.

— Царский манифест! Война объявлена! — кричали газетчики.

Россия и вслед за нею Франция и Англия вступили в войну с Германией.

Вот когда Чекалов припомнил и коляску на Невском, и тех двоих, сидевших в ней, — французского президента и российского императора. Они-то наверняка знали, что должно произойти со дня на день…

Пешие полки шли через город. Кавалерия высекала искры из булыжной мостовой. Лошади, натягивая постромки, везли стальные жерла. Над дорогами, не опускаясь, висела пыль. На вокзалах непрестанно грузились эшелоны.

Все, что случилось затем, в памяти Чекалова было окутано туманом, сквозь который с трудом пробивались мысли.

Помнилась потайная явочная квартира на Забалканском проспекте, комната с прокуренным воздухом и горячие слова. Слова о том, что теперь главное — нести в народ и в армию правду о войне.

Потом… Что же произошло потом? Николай видел себя в шинели и шапке-бескозырке. Он — солдат, доброволец. Новочеркасские казармы на Охте. Маршировка на плацу. Окрики фельдфебелей.

А по вечерам, после развода часовых, когда казармы затихали, Чекалов шел за поленницу либо в закуток около пекарни. Сюда солдаты приходили, чтобы хоть ненадолго скрыться от глаз офицеров. Курили. Пели деревенские песни. Рассказывали сказки и случаи «из жизни».

Здесь прозвучал голос большевистского агитатора Николая Чекалова: