Конец «Русской Бастилии»

— Теперь все равно, вор ты, грабитель или смутьян, — продолжал Гудема. — Хоть душа у тебя каторжная, ты должен быть привержен государю и отечеству… Вы, скоты, прощелыги, мерзавцы, берите пример с О’ Бриена де Ласси!

О’ Бриен де Ласси первый заявил о своих верноподданнических чувствах. Он написал длинное и витиеватое письмо, в котором подробно, даже с какими-то математическими расчетами излагал тщательно разработанный им проект.

Он, инженер де Ласси, берется построить подводную лодку с чудовищным огневым вооружением. На такой лодке можно незаметно подойти к берегам Германии и испепелить все живое на много верст в окружности.

Отравителя расковали. Он важно ходил по острову и глубокомысленно морщил лоб.

— От моего изобретения, — говорил он и повертывал маленькую, индюшечью голову на тощей шее, — зависит течение войны!

Каторжане расспрашивали его о будущей подводной лодке. Изобретатель поднимал палец и переходил на шепот:

— Не могу. Государственная тайна. Но поверьте, когда мой «Наутилус» появится в Балтийском море, в военных действиях произойдет полнейший переворот. Несомненно!

По-жюльверновски «Наутилосом» называл де Ласси свое детище. Он строил его у островной пристани. Но ничего похожего на грозную подводную лодку не получалось. Нева уносила щепки…

Каторжане жадно ловили каждую весть о войне. Чтение правительственных «Ведомостей» с официальными сводками не возбранялось начальством.

На первых порах эти сводки были полны славословий по случаю побед на Юго-Западном фронте и разгрома турок под Сарыкамышем.

Потом славословия сменились туманными сообщениями о тяжелых боях у Горлицы, в Галиции, в Польше. Там русские войска отходили на подготовленные позиции.

Все чаще в сводках попадались зловещие слова: «На фронте без перемен».

Заключенные давно уже научились читать сводки «между строк» и вполне отдавали себе отчет в истинном положении дела.

Читали они «между строк» и письма, получаемые от родных. Многие из этих писем были написаны по-особому: чернилами — для цензуры, картофельным или лимонным соком — для адресата. Стоило слегка подогреть исписанный таким образом листок, и в пробелах проступали скрытые слова.

Цензура знала об этих уловках. Письма перечеркивались крест-накрест специальным проявляющим составом. Но кое-что все же доходило в крепость.

Появились на острове и фронтовики, приговоренные к каторге за нарушение присяги. Они рассказывали о страшном.

Поля сражений завалены трупами. Десятки тысяч убитых и раненых. Еще больше — в плену.

На фронте не хватает патронов и снарядов. В тылу спекулянты сколачивают неисчислимые состояния на поставках в армию сапог из гнилой кожи и шинелей, которые разваливаются, едва их натянешь на плечи…

Как и все в крепости, Иустин Жук старался поставить в ряд эти отрывочные вести, осмыслить их. Владимира Лихтенштадта снова перевели в третий корпус, в одиночку. Жук виделся с Владимиром изредка, случайно, и не успевал обменяться с ним ни словом. Иустин должен был во всем разбираться сам. Он отчетливо, почти зримо представлял, как теряет силы обманутый, преданный и проданный русский солдат, как реки текут кровью и дичает непаханая земля.

Когда он думал об этом, кулаки его сжимались, набухали чугуном… Он должен, должен обо всем поговорить с товарищами.

Пожалуй, никогда еще Шлиссельбургская крепость не переживала такой поры. Каждый стремился определить свое отношение к войне. Разгорались непримиримые споры.

В этих спорах и началось существование каторжного «парламента».

Конечно, это был «парламент» без трибуны для ораторов и без председателя. Спорили в камерах, на прогулке, в бане — всюду, где одновременно собирались несколько человек. Спорили с невиданным ожесточением.

Вообще-то на острове «политики» сносно ладили между собою. Кандалы волей-неволей сближают людей. Но теперь пришел конец миролюбию. Слишком остры противоречия. Даже те, кто дружили годами, бесповоротно и навсегда порывали, если их мнения о войне не сходились.

Жук внимательно слушал спорщиков. И сам ввязывался в спор.

Одни твердили, что перед лицом опасности для страны все силы должны сплотиться. Прежде всего нужно победить врага.

Очень уж эти слова смахивали на бесхитростную философию Гудемы.

В самом кипении споров чаще всего оказывался Орджоникидзе. Он размахивал руками, забывая о кандалах.

— Какая война идет? — спрашивал Серго собеседника, — ты подумал, какая война? Она же — за рынки, за грабежи стран и народов. Империалистическая война! К чему стремится буржуазия? Одурачить, разъединить пролетариат, направить наемных рабов одной страны против наемных рабов другой страны. Кому от этого польза? Только буржуазии! Война чужда народу. В чем задача истинных революционеров? Превратить империалистическую войну в войну гражданскую… Так рассуждаем мы, большевики. Понятно, дорогой?

Иустину ясна была правда этих слов. Нужно разом покончить с буржуазией и с царем! Правильно, Серго. Правильно, наш «кавказский вулкан»! Так с ласковой усмешкой называли Орджоникидзе товарищи.