Конец «Русской Бастилии»

И впервые попробовал сам сочинять. Но вирши получились неумелые, неловкие. Жук постарался скорее забыть о них.

«Почему среди революционеров так много поэтов? — раздумывал Иустин. — И хороших поэтов».

38. Ледоход

«Что-то делается сейчас „между Вислой и Вартой?“»

«Сегодня уехал Орджоникидзе. Это была большая потеря для меня. Какой живой, открытый характер, сколько энергии, отзывчивости на все».

«Пожалуй, самое ценное для меня — выяснение основных тенденций большевизма и меньшевизма… Оценка обоих течений — это оценка нашей революции, которая может быть дана лишь по ее завершении. А я все более убеждаюсь в том, что она не завершилась в 5-6-7 годах, что это был только первый акт ее, ожидающий продолжения».

«Summa summarum. Es lebe das Leben!»

«34 года! И для рождения светлый, морозный, праздничный день. Устрою же духовный праздник и набросаю материал для темы „Социализм на перепутье“».

«Какое солнце! Мороз морозом, а весна не за горами».

Из дневников и писем В. Лихтенштадта.

Однажды Владимир проснулся среди ночи. Он проснулся от сильного чувства страха. Владимир долго не мог понять, что произошло. Стены каземата явственно вздрагивали. Слышался гул, грохот, треск, будто разъяренный великан швыряет тысячепудовые камни, ломает вековые деревья…

Утром Лихтенштадт увидел зрелище неповторимой красоты. Нева сверкала тысячами огней, дробила, разбрасывала искрами солнечный свет. Ярко-зеленые массивы сталкивались, звеня рассыпались на тонкие иглы, и те, померкнув, уходили в воду. Вода бурлила, раскрывая черные глубины. Шел лед.

Так начиналась весна.

С тех пор миновало жаркое лето с нашествием болотной мошкары, осень с непроглядными дождями, и снова Нева застыла под льдом. Но странно — ощущение весны жило в душе каторжанина.

Наверно, слишком сильно вошла в сознание картина мчащихся, разбивающихся об островок ледяных громад.

Каторжанам хорошо известна неискоренимость подобных впечатлений. Они не очень значительны, но помнятся в общем однообразном жизненном потоке. Это может быть фраза из письма, даже запах цветка, выращенного тобою на каменистой земле. Так, до мельчайших оттенков света и звуков, Владимир запомнил гремящий ладожский ледоход.

За все это время в крепости ничего особенного не случилось. Вот только кончился срок каторги у Орджоникидзе, и его выслали в Якутию.

Серго отдал товарищам все свое богатство — маленький мешочек с сахаром и заварной чайник с отбитой ручкой. Перед отправлением он простучал соседям:

— До свидания после победы революции!

Все знали, что Серго напрасных слов не говорит. Такое прощание значило многое.

Вскоре простились и с Федором Петровым. Его ссылали в Иркутскую губернию.

Как обычно бывает, хорошие люди, даже уходя, остаются с товарищами доброй памятью, тем, чему они научили их, закваской, которую дали сообществу.

В эти месяцы на острове напряженно ждали сообщений из Петрограда. Эти сообщения становились все более сбивчивыми.

То, что назревают большие перемены, заключенные почувствовали самым неожиданным образом. Надзиратели перестали орать на них. Даже Цезарь смущенно прятал свои кулаки. Все заметили это.

Отчего подобрел Цезарь? Почему присмирели тюремщики? Никто не мог ответить на эти вопросы. А тут — еще одна загвоздка.

На острове появился новый арестант: разжалованный полковник Иванов. О нем Владимир разузнал, что он из числа приближенных военного министра Сухомлинова.

С каких пор стали заключать в крепость высших офицеров?

Владимир спросил о том мать письмом. Их переписка за последнее время стала частой благодаря Эйхгольцу.

Доктор, который должен был цензуровать письма, теперь не только не просматривал их, но сам передавал нераспечатанные конверты Марине Львовне и Владимиру.

Таким путем Лихтенштадт получил от матери ответ, содержавший потрясающую новость. Она тотчас стала известной всем на острове.

Сухомлинов также находится в крепости, в Петропавловской. Он обвиняется в шпионаже.

Носились слухи о германской шпионской сети, опутавшей всю страну. Слухи фантастические. Как им верить?

Владимир отлично помнил угловой дом на Невском, с высоко взнесенным над куполом земным шаром. Это дом немецкой фирмы Зингер. Она продавала швейные машины. Оказывается, фирма уже не немецкая, а американская. Ее агенты — повсюду, и в столице и в самых дальних углах России. Считалось, что они продают машины, но на самом деле агенты собирали сведения о войсках, о заводах…

Гофмейстер двора его величества, некий остзейский помещик, поставил вышку на оконечности острова Эзель. Там по ночам загорались световые сигналы. Помещик передавал немцам сведения о передвижении русского флота.

Фирму Зингер прикрыли, гофмейстер исчез. Но это ничего не меняет. В народе первой шпионкой именуют царицу Александру Федоровну — немку Алису Гессенскую.

Народ ненавидит ее, ненавидит бездарного царя. Николай II самолично командует армией. Фронт окончательно рушится. Солдаты не хотят воевать — втыкают штыки в землю.