Конец «Русской Бастилии»

Солдаты охранного батальона высыпали на улицу без оружия. Они с удивлением смотрели на флаг.

На краю поселка колонну догнал приехавший из Шлиссельбурга исправник Иваненко. Высоченный, тощий, он бежал, путаясь в полах шинели. Исправник дул в свистульку с горошиной и кричал:

— Прекратить! Прекратить! Назад!

За ним вприпрыжку мчались мальчишки и тоже кричали и свистели.

На следующий день многие рабочие из числа демонстрантов получили приказ явиться в Шлиссельбург, в воинское присутствие. Там их постригли и одели в солдатские гимнастерки. Не дав проститься с семьями, отправили в маршевые роты.

────

Весь январь и февраль поселок бурлил возмущением.

Столяр Иван Вишняков каждую неделю ездил на станцию Черная Речка. Здесь он дожидался питерского поезда.

Обычно из последнего вагона выходил мужчина в финской меховой шапке, с трубкой в зубах. Мужчина спешил в будку путевого обходчика. Там он оставлял пачку листовок для Шлиссельбурга и заводского поселка. Эту пачку забирал Иван и передавал ее в котельный цех.

Но однажды мужчина в шапке-финке не приехал. Вишняков переночевал в будке. Ему не хотелось возвращаться в поселок с пустыми руками.

На следующее утро поездов из Петрограда и вовсе не было. Примчался паровоз с единственной теплушкой. Машинист рассказал, что царь свергнут, в городе — стрельба.

Иван поспешил в заводской поселок. Пришел туда после полудня. На заводе уже знали о событиях. Шлиссельбургские рабочие действовали решительно. Возглавлял их один из сотоварищей дяди Игната, член партии большевиков, мастеровой-котельщик Роман Еськин, тот самый, который в январе шел впереди колонны.

Рабочие сняли охрану завода и поставили свою. Они арестовали директора. Предстояло еще разоружить полицейский участок.

Иван Вишняков был среди добровольцев, которые взялись за это дело. Пошли совершенно безоружными, на весь отряд один никелированный пистолетик «смит-вессон».

Огни в участке были погашены. Зазвенели разбитые стекла, загремела сорванная с петель дверь.

— Оружие сдать! — крикнул командир отряда. — Выходить по одному!

В участке взяли десять карабинов. Это были первые винтовки в руках рабочих.

────

Утром двадцать восьмого февраля на площади перед заводской проходной собралось более трех тысяч человек, почти все мужское население поселка. Площадь гудела говором. Ораторов, за отсутствием трибуны, поднимали на плечи.

За всю свою жизнь молодой столяр не видал столько приветливых, улыбающихся, радостных лиц, как в этот час. И никогда раньше не слышал таких горячих слов.

Он давно уже знал, что в подполье, укрытая от лишних глаз, накапливается, клокочет большая сила. Вот она прорвалась наружу и накрепко спаяла рабочих. Иван не представлял себе, что даже малознакомые люди могут быть такими близкими, добрыми. «Братья! — пело у него в душе. — Братья!» Митинг еще не кончился, а по всему поселку до самого ладожского побережья пронеслось: решено освободить узников Шлиссельбургской крепости!

К площади у проходной начали сбегаться женщины, ребятишки. Это было уже не собрание, а народный праздник. Шумели, распевали песни, плясали под гармошку.

Возле самой проходной слесари, котельщики, кузнецы, рабочие старейшины вели серьезный разговор. Поход к крепости — дело не шуточное. Тут надо многое обдумать.

Вполне возможно, что солдаты с острова откроют огонь и крепость придется штурмовать. Поэтому в поход идут только добровольцы, женщины и дети остаются в поселке.

Вода в правобережной протоке, омывающей остров, не замерзла. Лед со стороны озера не крепок. Двигаться — по нижней дороге, в ряд не более трех человек. Идти сначала в Шлиссельбург, объединиться с рабочими ситценабивной фабрики. Оттуда — на крепость!

В тот момент, когда объявили решение старейшин, на потных конях, запряженных в сани, показался всем известный исправник Иваненко.

Он, стоя в санях, кричал истошным голосом:

— Братцы, богом прошу вас никуда не ходить! Крепость без боя не сдастся! Прольется невинная кровь! Христом богом прошу…

Лошади дернули. Иваненко свалился. Пожилой рабочий помог ему подняться, стряхнуть снег. Расправляя заиндевевшие усы, рабочий сказал:

— С нами пойдешь, господин исправник. Фигура у тебя видная…

Высокого исправника поставили во главе колонны, в расчете, что из крепости его заметят и остерегутся стрелять.

Столяр схватил древко знамени, на котором мелом, с подтеками, было написано: «Долой самодержавие!» Иван взмахнул полотнищем над головой, оно прошелестело в морозном воздухе.

Многотысячная толпа шумно вздохнула:

«Пошли! Пошли! Пошли!»

Пока двигались через поселок, колонна разрослась еще больше. С песнями, весело перекликаясь, спустились на Неву. Крепость виднелась слева — темная, сумрачная, затаившаяся. Ветер с Ладоги кидал в лица колючий снежок.

У Вишнякова окоченели руки. Перекладывая древко, он дышал на посиневшие кулаки. Посмотрел в сторону и вдруг увидел в рядах шагающих в обнимку, разрумянившихся Мусю и Зосю.

Вишняков удивился.

— Вы-то как поспели? Шли бы обратно. Того и гляди, пули засвистят…