Конец сказки

Зато рука у него уже росла новая. Вылетела из латного рукава сухая кость, тут же обросла мясом, покрылась кожей – все такой же струпной, морщинистой.

Но несколько секунд это заняло. И покуда отращивал Кащей себе новую руку, покуда оправлялся, покуда заносил для удара Аспид-Змей – шарахнул его Муромец сызнова.

Да не мечом теперь, а булавой.

Со всей Святогоровой силой.

Отлетел Кащей. Как камешек, из пращи пущенный. На сотню саженей улетел, землю взрыл глубокой бороздой, двух человек на лету сшиб. Все кости в одночасье переломал, голову набок свернул.

Да только тут же вскочил, как лист перед травой.

А Илья Муромец бежал уж вдогонку. Тяжело топал богатырь, гулко. Развей коня мчался. Кто на пути оказывался – сносил, толком не замечая.

Знал, что нельзя Кащею оправиться дать. Каждый миг дорог.

И как раз одного мига-то Кащею и не хватило. На ноги-то он поднялся, восстановиться-то восстановился, уже и голову повертывал, чтоб ладно на хребте сидела… да тут новый удар на темечко обрушился.

Ушел Кащей в землю по самые колени.

А голова в плечи провалилась, корона с плеши упала, покатилась в сторону. И покуда Кащей снова поднимался, покуда в себя приходил, Илья Муромец охаживал его булавой.

Да уж так охаживал, что не позавидуешь! Будь валун каменный на Кащея месте – в щебень бы размолотило, в песочек мелкий!

Только не валун был на месте Кащея, а сам Кащей. Он не рассыпался, а только скрипел. Кости с хрустом ломались и тут же снова срастались. Кожа прорывалась и тут же снова восстанавливалась.

Единственное, что удалось Муромцу размолотить – откованный горными карлами доспех. Воистину страшны были удары богатырские. Измял он булатный панцирь, как бересту мокрую. Раздробил в клочья кованый воротник. Разломал и нагрудник, и поножи, и наручи, и сапоги, и все прочие изделия, над которыми так долго трудился Сам-с-Ноготь. Слетел с чресл пояс, отлетел в сторону меч Аскалон.

Остался Кащей во всем своем нагом безобразии.

И вот теперь-то взялся за него богатырь всерьез. Снова и снова разил проклятого упыря. Рубил, как капусту, снова и снова отсекал бородатую головенку. Пластал ломтями, не давал шевельнуться, не позволял пальцем дернуть.

И начинало уже казаться, что вот так Кащея Бессмертного и одолеют. Грубым натиском, бессчетными убийствами раз за разом, покуда тот совсем не издохнет.

Да не таков был Кащей, чтоб сгинуть эдак запросто. Он возрождался раз за разом, таращась на Муромца холодными буркалами. И богатырь видел, понимал, что если прекратит он орудовать мечом, если даст слабину, промедлит пару лишних секунд – восстанет Кащей тут же.

А не вдвоем ведь они с Кащеем на поле-то были. Вокруг битва по-прежнему бушевала. И царь нежити, хоть и не способный сейчас драться сам, по-прежнему властен был над мертвецким своим легионом. Шли они к Муромцу один за другим, Десницей Чернобога поднятые, навьи бессчетные. Десятками и дюжинами перли, рвались хозяина спасти, выручить.

Конечно, их сдерживали. Сотня добрая гридней только тем и занималась, что не пускала к Муромцу трупов ходячих. Морские богатыри, из реки вышедшие, стеною стояли, на трезубцы навьев насаживали. Но иные все-таки прорывались, достигали старого порубежника – и приходилось тому отвлекаться на миг, срубать чью-то башку.

И тут же снова возвращаться к Кащею. Пока тот вздохнуть лишний раз не успел.

А Муромец-то не двужильный, чтоб устатку не ведать. Даже со Святогоровой силой, даже прожив два с половиной века – он все равно человек, обычная душа христианская. Он сегодня весь день передыху не знал, много часов рубился, уйму поединков выстоял. На него же как раз самые страшные полчища наседали. Он вот только что другой тяжкий бой завершил – с самим Змеем Горынычем.

Волосы на правом виске до сих пор тлеют.

И ребра болят. И спина. И шея. И нога правая.

А уж плечо-то как ноет, которое Горыныч огненной струей прошил…

Муромец-то не бессмертный. Его-то раны не заживают в мгновение ока.

И в какой-то момент… дрогнула рука. Неверный удар нанесла. Чуть-чуть совсем, на волосок – но небезупречный.

Даже с самым легендарным богатырем случается такое один раз на тысячу.

И Кащей воспользовался этим сразу же. Рука его зажила чуть быстрее, чем Муромец успел снова рубануть – и он резко его ударил.

Даже не кулаком. Просто пальцами, самыми кончиками.

Но эти пальцы врезались в кольчугу, как копье. С такой страшной силой, что пробили ее, вошли в живот – и замер богатырь. Еще секунду промедлил, застыл с подъятым мечом.

И Кащею хватило этого, чтобы возродить вторую руку.

И ею он тоже ударил. Только теперь уже раскрытой ладонью – но с не менее страшной силищей.

Кольчугу он на сей раз уже не пробил. Зато толкнул так, что отбросил Муромца. Отлетел он, словно тараном сшибленный.

Отлетел – и тихо застонал.

А когда снова встал на ноги – крепко на ногах стоял уже и Кащей. Смертельно тощий, иссохший весь, струпьями усеянный… но он таков уже тысячи лет. Без доспехов, без одежды, он молча зашагал к богатырю, сжимая приползший к хозяину Аспид-Змей.