Конец света

– Я газету заберу, – слегка поклонившись, сказала она. – Завещаю положить трубочку в гроб – пусть и на том Свете посмеются над дурой-бабой. А к вам пришла просить: у моего мужа только в последние дни мозги сдвинулись, а так он человек хороший, правда, очень доверчивый; напишите про него в газете что-нибудь положительное, мол, скромный труженик, фронтовик, орденоносец, отец троих детей… подбодрите старичка, а то, боюсь, помрет.

Старушка заискивающе посмотрела в глаза Грушина.

…По просьбе Павла Петровича на другой день в деревенский дом Кадуковых, стоявший на западной окраине Обода, редактор послал репортера Петю Наточного – «написать положительный материал о фронтовике и отце троих де тей». Петя пробыл в доме двадцать минут, с героем, нарядившимся в черный, увешанный медалями костюм, выпил рюмку самогонки, а к вечеру написал и положил на стол редактора «положительный материал». Григорий Минутко, прочитав заголовок «Не стареют душой ветераны», скривился, будто по ошибке разжевал целый лимон:

– Тебя, Петя, никакая перестройка не перестроит.

4.

Работа в газете не отнимала у Грушина всех сил. Конечно, оставаясь делом главным, «Летопись» писалась теперь медленнее, сочинялась в основном по ночам, зато в книге появились новые герои – те из ободовцев, с которыми Павел Петрович впервые увиделся только сейчас, в редакции.

Вот несколько рукописных страничек об одном из них:

«Человек этот в Ободе ни на кого не похож. Сколько помнили горожане, Владимир Васильевич Кудрявцев никогда нигде не работал, жил, как свидетельствовала молва, на деньги живущего в Москве сына-инженера – тот регулярно посылал папаше, которого, видимо, искренне любил, щедрые переводы. Большую породистую голову человека-тайны увенчивала густая, длинная седая шевелюра; овальное лицо тяжелым подбородком несколько непропорционально вытягивалось книзу. Встречаясь на улице с прохожими, Кудрявцев с каждым галантно раскланивался, при этом его большие черные глаза внимательно вглядывались в людей, будто постоянно искали среди них потерянных им знакомых. Одевался Владимир Васильевич в строгие костюмы, носил непривычные ободовцам яркие галстуки и ходил со старомодной коричневой тростью; но иногда – летом, в знойные дни – появлялся на улице в простецких, протертых почти до дыр джинсах и легкомысленных разноцветных майках.

У Кудрявцева не было друзей, в городе он ни с кем подолгу не разговаривал и никогда ни одному человеку не рассказывал о себе. Зато о нем рассказывали…

Рассказывали о красавице-незнакомке, будто много лет назад встреченной молодым Володей на берегу южного теплого моря в жаркий летний день – она, подобно античной богине, внезапно вышла из крутой прибрежной волны и так же внезапно исчезла в синей пучине. Незнакомка была так красива, что, увидев ее, Володя потерял голову, – с тех пор в голове его царил только ему одному понятный порядок. Некоторые рассказывали, что незнакомка в тот день вовсе не ушла обратно в море, а с удовольствием осталась на берегу с Володей, потом они поженились и родили сына, потом незнакомка, которая, конечно, уже давно перестала быть незнакомкой, внезапно умерла. Находились знатоки, которые оспаривали и эту версию; по их словам, незнакомка не умерла, а убежала от Володи с побывавшим в Ободе проездом генералом танковых войск, отцом пятерых детей и мужем сварливой генеральши; будто видели незнакомку недавно на маленькой эстраде в каком-то московском ресторане, где она под гитару чувствительно исполняла известную песню про молодых генералов…

Где была правда и где был миф? Ободовцев вопрос этот несильно интересовал, они берегли тайну, полагали, что тайна должна оставаться тайной, а если кому-нибудь не терпелось приподнять ее покров, то это были люди несерьезные, малоуважаемые, город звал их сплетниками и фантазерами. Впрочем сплетни и фантазии делали тайну еще более загадочной, а потому и более интересной.

И вот этот человек, в дорогом белом костюме, тонкой льняной серой рубашке, в галстуке и с неизменной коричневой тростью в руке, в один, как говорится, прекрасный день явился перед столом, за которым я работал. Представляясь, улыбнулся, показав крепкие зубы. Я, конечно, знал все, что о Кудрявцеве рассказывали в городе, поэтому, не скрывая любопытства, протянул ему руку:

– Рад познакомиться, Владимир Васильевич.

Кудрявцев сел на стоявший напротив моего стола стул, не делая паузы, из маленького чемоданчика достал напечатанную на принтере одну стандартную страницу и положил ее на стол.

– В последние годы, – пояснил, – я старался запечатлеть на бумаге когда-то взволновавшую меня сцену. Сегодня я закончил работу и хочу, чтобы вы прочитали рукопись.