Плечи Мэнфилда понуро обвисли. Перед собой он лукавить не мог. Если Твиссел совершенно уверен, что изменений не произошло, то он сам, напротив, полностью убежден, что изменение имело место.
— Я надеялся, что... — Он помолчал.
— Ну?
— Я полагал, что изменение может оказаться незначительным. Микроскопическим, так сказать, но круги от него разойдутся по всему потоку Времени.
— Квантовые изменения значительны, — ответил Твиссел.
— Обычные квантовые изменения — да. Но кто знает, какова математика Реальности первобытных веков? Без Вечности там все иначе. Почему бы не сохраняться вероятности микроизменений?
Твиссел угрюмо произнес:
— Ты к чему клонишь?
— Почему бы не существовать новой Реальности, в которой мой сын жив, или такой, где его не существует? Все что угодно в этом роде...
Твиссел быстро перебил его:
— Ты не в состоянии этого установить. Тебе не следует больше играть со Временем. Как и мне. Хватит с нас. И так дров наломали.
И на миг в его глазах снова мелькнул ужас, будто перед ним снова разверзлась пропасть в конце Вечности.
Мэнфилд прошептал:
— Я не стану проверять этого. Никогда. У меня смелости не хватит.
Задумчивым движением он вставил сигарету между губ и прикурил, но тут же, заслышав резкий окрик Твиссела, вскинул голову в удивлении.
Твиссел рявкнул:
— Времени ради, ну бросай ты эту отраву смалить! Терпеть ее не могу.
Мэнфилд поспешно загасил сигарету и мысленно подивился себе. Да уж, зажечь сигарету в присутствии самого отъявленного табаконенавистника Вечности — изрядная вольность.
Ноздри Твиссела дернулись, унюхав задержавшийся в воздухе кисловатый дымок, и он проговорил:
— Мэнфилд, просто возьми и выкинь это из головы. Изменений в Вечности не произошло. Никаких изменений. Поверь мне на слово.
И он с омерзением воззрился на остатки сигареты.
Послесловие
Я привожу здесь только повесть, ведь представлять еще и роман было бы непрактично. Если вас интересует прямое сопоставление, а романа под рукой нет, то знайте, что издательство
В случае
Не так было с
Конечно, начал я с небольших изменений. Во-первых, я изменил имя персонажа Андерса Хоремма на Эндрю Харлана. Почему? Я сам не знаю.
Некоторые читатели высказали предположение, что имя Харлан представляет собой отсылку на Харлана Эллисона. Такое тоже возможно. Я впервые встретил Харлана Эллисона в сентябре 1953-го, и он глубоко впечатлил меня, как впечатляет каждого.
Меня бы не удивило, назови я персонажа Эндрю Харланом в повести, работу над которой начал месяца через два после этой встречи; но нет, я назвал его Андерсом Хореммом. Почему же в таком случае я решил изменить его имя для романа?
Наиболее правдоподобное объяснение в том, что Хоремм — сравнительно второстепенный персонаж повести, а в романе — центральное действующее лицо; имя Хоремм ему совсем не подходило, оно ужасно. Для неприятного второстепенного персонажа сгодится, но не для главного героя. Когда приходится прибегать к таким небольшим изменениям, я стараюсь их еще умалить (сам не знаю, почему), поэтому Андерса я поменял на Эндрю, а Хоремма на Харлана.
Другой персонаж, уже более важный для повести, а именно Мэнфилд, из романа пропал. Или, точнее говоря, его роль в значительной степени отошла Твисселу. Что касается Нойс, то ее роль, напротив, существенно расширилась, а история любви сделалась еще важней для сюжета, чем была в повести.
Но что меня поражает, так это — при сравнении двух версий — то, как я не просто развел повесть водичкой, как был соблазн. В конце концов, если повесть и впрямь представляла собой сублимированный концентрат романа, ее достаточно было развести водичкой описаний и диалогов, а сюжет оставить в целом неизмененным.
Я не стал так поступать. Памятуя о восторженном отзыве Брэдбери и обнаружив, что требуется добавить еще целых 50 000 слов, я добавил кое-какие эпизоды, усложнил сюжет и в итоге добился такой же сюжетной напряженности, как в исходнике.
И да, финал. Перечитав повесть при подготовке этого сборника, я удивился, каким слабым у меня вышел изначальный финал. По крайней мере, он кажется слабым в сравнении с романным. В конце концов, повесть-то называлась